Иван Шамякин и Виктор Ковальчук в редакции “Гомельскай праўды”, конец 60-х годов прошлого века
По своей натуре отец был жизнерадостным, общительным и дружелюбным человеком. Его всегда окружали друзья, многие из которых были людьми творческими: художник Александр Мельянец, писатели Михась Даниленко, Александра Захаренко, Григорий Розинский, журналист Николай Лапуста. Дружеские отношения связывали отца с поэтами Анатолием Гречаниковым и Брониславом Спринчаном и популярным в 60-е годы прошлого века у гомельчан Владимиром Шварцем. Однажды я встретил в кабинете отца Михаила Герчика, автора романов “Отдаешь навсегда”, “Обретение надежды”, повести “Ветер рвет паутину”. Они подружились еще во время учебы на отделении журналистики БГУ.
Знал я и о том, что еще с довоенных времен отец был дружен с Иваном Шамякиным и Дмитрием Ковалевым. Об этом свидетельствовали памятные фотографии и подаренные писателями книги, которых собралась дома целая библиотека.
В 60-е годы я часто бывал у отца в редакции. Как-то зашел в конце рабочего дня. В кабинете был незнакомый сухощавый мужчина невысокого роста с добрым внимательным взглядом.
— Вот, Дима, знакомься, мой наследник, — сказал отец и, обращаясь ко мне, произнес: — А это тот самый Дмитрий Ковалев, чьими стихами ты зачитываешься.
Мужчина протянул мне руку: “Рад познакомиться. Дмитрий Михайлович, или просто дядя Дима”. И неожиданно спросил: “Стихи пишешь?”
Я так растерялся, что даже не назвал своего имени и пробормотал:
— Пока нет.
Хотя на самом деле стихи я уже писал, но не признавался в этом даже отцу.
— Что значит “пока”? Хотя в твои годы я еще только начинал. И скажу честно, получалось не очень. Правда, со временем кое-чему научился, — Ковалев лукаво прищурился. — А вот батька твой в юности писал здорово, в стиле Константина Симонова.
И обратился к отцу: “Зря ты, Виктор, забросил рифму!”
— Ты правильно, Дима, сказал: именно
“в стиле...” Свой так и не появился. А рифмачей и без меня хватает. Зато ты пишешь именно в стиле Дмитрия Ковалева, и второго такого поэта я не знаю.
Когда отец прочел наизусть строки Ковалева о Соже, тот растрогался, обнял и сказал: “Ну спасибо, Витя, уважил! Не зря дарил тебе свои книжки. Вот и этот сборник “Молчание гроз” презентую!” Ковалев надписал: “Ковальчукам — отцу и сыну. Ну, а Северный флот ведь не забыт же, а?”
Прошли годы. Узнав о смерти Дмитрия Ковалева, отец тяжело переживал невосполнимую потерю. Тогда и рассказал мне об истоках их дружбы.
До войны при “Гомельскай праўдзе” плодотворно работало литературное объединение. Тогда познакомились и подружились молодые поэты Дмитрий Ковалев, Виктор Ковальчук и Иван Шамякин, в ту пору даже не помыслявший о прозе. Старший по возрасту, Дмитрий подтрунивал над Иваном и Виктором, называя их “молодежь” с ударением на первом слоге. Любимым местом троицы был обрыв над Сожем возле старинной часовни, где они читали друг другу новые стихи.
В 1940-м Дмитрия и Ивана призвали на службу, только Ковалева на флот, а Шамякина в зенитные войска. Так распорядилась судьба, что в 1941-м Виктор оказался в тех же краях.
Вот что рассказывал отец: “Лютая выдалась зима 1942 года — морозы за 30, ледяной ветер, вьюги. После тяжелых боев и потерь часть, где я служил помощником командира пулеметного взвода, направили на переформирование под Мурманск. Нас хорошо обмундировали, выдали полушубки, валенки, ушанки. Однажды меня отправили по делам в штаб батальона. По дороге встретился матрос невысокого росточка в бушлате с поднятым воротником и в бескозырке — и это в пургу! Впрочем, флотские всегда считали особым шиком щеголять в любую непогоду. Мы уже разминулись, когда я услышал из-за спины окрик: “Виктор!” Я оглянулся и увидел, что ко мне со всех ног бежит этот моряк и бросается на шею. И тут я его узнал: “Димка! Ковалев!” Радости нашей не было предела. Еще бы — встретить на фронте друга, живого, здорового! Оказалось, Дмитрий здесь встретил Ивана Шамякина, который командовал орудийным расчетом в зенитной части и к тому же публиковался в армейской печати. Не отставал от него и Дмитрий, сотрудничавший с флотской газетой. Обменялись адресами, я взял координаты Ивана.
С Шамякиным мы так и не встретились, но как-то удалось поговорить по телефону. Зато наладили, пусть и нерегулярную, но трехстороннюю переписку. Мы писали друг другу, пока после тяжелых ранений меня не затаскали по госпиталям, а осколок в плече временно парализовал правую руку. В конце 1943-го меня комиссовали, и я вернулся в только что освобожденный Гомель”.
Немного оклемавшись от ран, отец стал работать военруком в 11-й гомельской школе, а после Победы пришел в редакцию “Гомельскай праўды”. Здесь он снова встретился с Шамякиным, который в то время учительствовал и сотрудничал с редакцией. И после переезда Ивана Петровича в Минск их связь с отцом не прерывалась. С Ковалевым дружба возобновилась лишь в начале 60-х годов, когда он стал приезжать на Гомельщину на встречи с читателями.
Мне всегда было интересно, какие стихи писал мой отец, но он лишь отшучивался: “Какие там стихи? Стишата!” И только не так давно моя сестра, разбирая домашний архив, обнаружила блокнот, в котором были стихи, датированные 1943 годом. Записанные то карандашом, то чернилами, выцветшие от времени, трудно читались. На обложке значилось: “блок-книжка № 4”. Значит, были как минимум еще три, но они — увы! — не сохранились. Одно из стихотворений удалось восстановить. Называется оно “Письмо другу”.
Перечитывая эти искренние строки, испытываешь волнение и понимаешь, что творчество поэтов и прозаиков-фронтовиков пронизано беззаветной любовью к Отчизне и столь же беззаветной верой в Победу.
До войны при “Гомельскай праўдзе” плодотворно работало литературное объединение. Тогда познакомились и подружились молодые поэты Дмитрий Ковалев, Виктор Ковальчук и Иван Шамякин, в ту пору даже не помыслявший о прозе. Старший по возрасту, Дмитрий подтрунивал над Иваном и Виктором, называя их “молодежь” с ударением на первом слоге. Любимым местом троицы был обрыв над Сожем возле старинной часовни, где они читали друг другу новые стихи.
В 1940-м Дмитрия и Ивана призвали на службу, только Ковалева на флот, а Шамякина в зенитные войска. Так распорядилась судьба, что в 1941-м Виктор оказался в тех же краях.
Вот что рассказывал отец: “Лютая выдалась зима 1942 года — морозы за 30, ледяной ветер, вьюги. После тяжелых боев и потерь часть, где я служил помощником командира пулеметного взвода, направили на переформирование под Мурманск. Нас хорошо обмундировали, выдали полушубки, валенки, ушанки. Однажды меня отправили по делам в штаб батальона. По дороге встретился матрос невысокого росточка в бушлате с поднятым воротником и в бескозырке — и это в пургу! Впрочем, флотские всегда считали особым шиком щеголять в любую непогоду. Мы уже разминулись, когда я услышал из-за спины окрик: “Виктор!” Я оглянулся и увидел, что ко мне со всех ног бежит этот моряк и бросается на шею. И тут я его узнал: “Димка! Ковалев!” Радости нашей не было предела. Еще бы — встретить на фронте друга, живого, здорового! Оказалось, Дмитрий здесь встретил Ивана Шамякина, который командовал орудийным расчетом в зенитной части и к тому же публиковался в армейской печати. Не отставал от него и Дмитрий, сотрудничавший с флотской газетой. Обменялись адресами, я взял координаты Ивана.
С Шамякиным мы так и не встретились, но как-то удалось поговорить по телефону. Зато наладили, пусть и нерегулярную, но трехстороннюю переписку. Мы писали друг другу, пока после тяжелых ранений меня не затаскали по госпиталям, а осколок в плече временно парализовал правую руку. В конце 1943-го меня комиссовали, и я вернулся в только что освобожденный Гомель”.
Немного оклемавшись от ран, отец стал работать военруком в 11-й гомельской школе, а после Победы пришел в редакцию “Гомельскай праўды”. Здесь он снова встретился с Шамякиным, который в то время учительствовал и сотрудничал с редакцией. И после переезда Ивана Петровича в Минск их связь с отцом не прерывалась. С Ковалевым дружба возобновилась лишь в начале 60-х годов, когда он стал приезжать на Гомельщину на встречи с читателями.
Мне всегда было интересно, какие стихи писал мой отец, но он лишь отшучивался: “Какие там стихи? Стишата!” И только не так давно моя сестра, разбирая домашний архив, обнаружила блокнот, в котором были стихи, датированные 1943 годом. Записанные то карандашом, то чернилами, выцветшие от времени, трудно читались. На обложке значилось: “блок-книжка № 4”. Значит, были как минимум еще три, но они — увы! — не сохранились. Одно из стихотворений удалось восстановить. Называется оно “Письмо другу”.
Перечитывая эти искренние строки, испытываешь волнение и понимаешь, что творчество поэтов и прозаиков-фронтовиков пронизано беззаветной любовью к Отчизне и столь же беззаветной верой в Победу.
