Пасынки земли Донецкой. Из блокнота военного журналиста в Донбассе

Впрочем, обо всем по порядку. За два часа до полуночи над горизонтом что-то трижды слабенько хлопнуло, и строенный разрыв до основания потряс тишину.

– Пристрелочные, – подал голос через ограду сосед Иван, о присутствии которого угадывалось по сигаретному огоньку. – Сейчас начнется...

И действительно, «представление» началось. По всему горному отвалу заплясали всполохи, задрожала земля под ногами, в неподвижном воздухе послышался разбойничий посвист осколков.

Спустя четверть часа подали голос орудия. Были то самоходки или гаубицы, в общем реве сложно разобраться.

– Поздравления нас с тобой, – вновь отозвался сосед. – Так сказать, концерт по заявкам любителей острых ощущений.

Свой комментарий Иван, в общем-то крайне деликатный мужик, завершил словами, которые я прежде от него ни разу не слышал.

Чуть позже, когда концерт начал ослабевать, появились те самые огоньки. И сразу же в их хоровод вломились быстрые росчерки реактивных снарядов.

– Наверное, «Град», – высказал предположение сосед. – Половину пакета вывалил. Сейчас наводчики подправят прицел и пришлют оставшееся.

Однако продолжение не последовало. Похоже, у бога войны устала рука дирижировать бестолковым оркестром, и он дал отбой. Не услышали ее сразу лишь оглохшие от выстрелов минометчики. Но и они вскоре умолкли.

В наступившей тишине стала слышна далекая канонада. Судя по звукам, ее источником была западная часть шахтерской столицы.

– Совершенно верно, – подтвердила моя коллега, чей дом находится в полутора километрах от Донецкого аэропорта. – Надеюсь, тебе по мобильнику слышно, как дребезжит посуда в серванте?.. И вопли Марыси тоже? Так вот, внучка бегает из комнаты в комнату и орет: «Дядьки-дураки, бух-бух». Ну и хорошо, что не слышишь, а то она сейчас добавила нечто такое, что повторить стыдно. Сколько лет Марысе? Год и восемь месяцев.

Что ж, особо удивляться не приходится. Уж коль к ненормативной лексике прибегают крайне деликатные мужики и малые дети, то бомбардировки действительно достали до живого.

Многоэтажка в центре горняцкого Докучаевска похожа на ущербный зуб травоядного животного. Правда, обезобразил ее не кариес, а снаряд тяжелого калибра, который снес напрочь две угловые квартиры. Заодно фугас прихлопнул бабушку Таню и пару дремавших под окнами кошек. Как напоминание о случившемся – засунутые в почтовый ящик погибшей искусственные цветы.

Супруг бабушки, по словам соседа Ивана Ивановича, уцелел. Возможно, злая участь миновала бы и саму хозяйку, однако та в последний момент отказалась от предложенной прогулки.

– Шандарахнуло так, – вспоминает Иван Иванович, – что я очутился возле дивана на четвереньках. Выполз в коридор, а там – тьма египетская. Пыль, гарь, кто-то вопит нечеловеческим голосом... Стою на четырех мослах, пытаюсь сообразить: что к чему. А здесь муж бабушки Тани сверху мечется: «Дай, просит, какой-нибудь инструмент. Дверь в квартиру заклинило. Боюсь, как бы худого не случилось».

С новоявленным вдовцом мне повстречаться не удалось. Даже Ивану Ивановичу неизвестно, где тот сейчас обитает. Да и честно признаться, не имелось желания лишний раз бередить душу человека тягостными расспросами. Хватит пустоты, которую он увидел за взломанной гвоздодером дверью исчезнувшей квартиры.

Сейчас вход в никуда плотно законопачен. Сделано это, думаю, ради безопасности малой ребятни, которую хлебом не корми – дай порезвиться в запретном месте.

Однако не все жильцы многоэтажки столь предусмотрительны. Дверь в соседнюю, сравнительно уцелевшую квартиру нараспашку. Заходи, выноси опрокинутые кресла, дешевенький сервант или густо припорошенный пылью унитаз.

А вообще, похоже, небеса наложили проклятье на злополучную многоэтажку. С самого начала войны она как магнит притягивает начиненный взрывчаткой металл.

– Первая бомбардировка, – рассказывает Иван Иванович, – оставила жильцов нашего подъезда без подвала и хранившихся там припасов. Влетевший в дверь снаряд к чертовой матери разнес все перегородки. Заодно досталось киоскам напротив. Последствия второй бомбардировки, вы, надеюсь, видели своими глазами... Потом прилетели две мины. Они скользнули над самой крышей и разорвались на школьном дворе. Ума не приложу, чем мы провинились перед Господом?

Впрочем, как мне показалось, жители многострадального дома ни при чем. Скорее всего, целью артиллеристов сопредельной стороны было расположенное по соседству газовое хранилище. Попади туда даже мелкокалиберный снаряд – и от окрестных много­этажек остались бы лишь коробки.

Житель села Солнцево Старобешевского района Виктор Папенфот тоже имеет полное право считаться пасынком судьбы. Первую оплеуху от нее он получил в возрасте четырех месяцев на железнодорожной стации Карань, где осенью сорок первого года сотня его собравшихся в эвакуацию земляков высматривала поезд. Но вместо него прилетела эскадрилья Ю-87 с крестами на плоскостях. Спикировав почти до самой земли, она положила бомбы точно на перрон.

– Как мне потом рассказали крестная тетя Галя и старшая сестра, – вспоминает Виктор Эммануилович, – моя мать отлучилась по делам. Когда налетели пикировщики, обо мне, похоже, няньки забыли. Как лежал завернутый в ватное одеяло на прилавке станционного базарчика, так и остался.

К счастью, осколки авиабомб не зацепили мальца. Наверное, слишком мала оказалась цель. А вот матери не повезло. Ей оторвало руку и ногу.

– По имеющимся сведениям, – продолжает отставной механизатор, – мать погрузили в подошедший санитарный поезд. На том следы родительницы и затерялись...

Разумеется, четыре месяца – не тот возраст, когда запоминают первую оплеуху. Пока сестрица с крестной помогали грузить пострадавшую в вагон, лихие людишки утащили ватное одеяло, бутылочку с молоком и взятую в дорогу погремушку.

– Не помогли даже немецкие корни, – горько усмехнулся Папенфот. – А так как оставить меня не на кого, сестра решила взять с собой. В теплушку пронесла под видом поклажи. И потом до самого освобождения прятала в бараке под нарами. Не знаю, как ей удавалось это делать.

С шести утра до шести вечера, когда невольницы трудились на полях местного помещика, Виктор лежал молча. И лишь однаж­ды, в горячечном бреду, подал голос. А здесь, как на грех, в барак пожаловала комендантша. Обнаружив под нарами доходягу, велела его выбросить в подвал, куда складывали скончавшихся от голода и непосильных трудов.

Обнаружив пропажу, невольницы обратились за разъяснениями к охраннику, который отличался от своих коллег сговорчивостью. И тот в обмен на золотой крестик согласился поутру выдать тело малолетнего узника.

Однако худшие опасения не сбылись. Когда на рассвете отперли дверь подвала, то увидели восседающего на телах мертвых мальца. Здорового и невредимого.

Виктор Эммануилович (не сглазить бы) и сегодня выглядит бравым молодцом. Мы с ним периодически созваниваемся, а всякий раз, когда бываю в его краях, обязательно заезжаю в Солнцево.

Последний раз посидели за графинчиком сухого вина ровно неделю назад. Под занавес беседы отставной механизатор рассказал о постигшей его земляков неприятности:

– Ты же знаешь, что вся округа пользуется питьевой водой из родника на берегу Кальмиуса.

А теперь только отчаянные головушки рискуют сунуться на линию фронта. Правда, я не езжу по другой причине. Во время одного из обстрелов осколками изрешетило молочную флягу. А хранить родниковую воду в пластиковой таре душа не позволяет. Это все равно что невесту вести под венец в кирзовых сапогах.

Сказал и умолк. Но как бы там ни было, а злости на судьбу в голосе Виктора Папенфота я не уловил. Наверное, у прошедшего через житейские жернова землепашца нет в душе потайного уголка, где обычно хранят обиды на небеса и людей.