Интервью из колонии: история 34-летней Регины, которая уже семь лет за решеткой за распространение наркотиков

– Восемь лет назад я, молодая Регина, подумала, что могу баловать себя чем-то нестандарт­ным. Тогда полтора года жила в Москве. В столицу мы переехали с мужем. Решили, что в Беларуси нашим амбициям тесно, а в российском мегаполисе куча возможностей. Все, что придет в голову, ты можешь воплотить, если есть желание, мозги и энергия. Муж – крутой инженер, мечтал работать в сфере умных домов. Безупречный человек, хотел крепкую семью, детей. И мы рванули в Москву, но именно там все развалилось. Столица закружила меня, но совсем в другую сторону. Развелись. Детей не было. И от этого еще больше казалось, что я могу себе позволить все. Сейчас с бывшим не общаемся.

– Творческим директором ночного клуба. Организовывала вечеринки, юбилеи, любого рода мероприятия. Конечно, концентрация всего запрещенного там была максимальная. Я работала с вечера и всю ночь. А на следующий день мне нужно было придумать новую тему для пати. Чтобы увеличить время бодрствования, чтобы лучше работали мозги, стала употреблять амфетамин.

Он казался мне лучшим допингом, который не помешает жить нормально и тем более не станет преградой для свободы. После дозы мозги искрили. Сейчас я понимаю, что это не те искры, которые должны были быть. Адреналин и креатив, которых не хватало, нужно было искать совсем в другом.

Я бы не сказала, что стала закоренелым наркоманом. Принимала лишь по пятницам, субботам и воскресеньям, когда нужна была максимальная отдача на работе.

– В 17, я как раз окончила школу и пошла учиться в колледж на бармена. Там один «добрый» человек решил разделить со мной амфетамин. Тогда сказала: «Спасибо, но больше не нужно». Так что, когда прилетела в Москву, уже была знакома с наркотиками, понимала, чего от них ожидать.

– Нет, молодой организм выдержал, а психика не совсем. Я стала раздражительной, вещи, которые ранее можно было сгладить, дергали сильнее. Потом добавилась колония, которая еще больше накаляет мои и без того оголенные «провода». Становишься максимально нетерпимым к тому, что другие бы не заметили.

– Мне, как большинству, казалось, что все просто. Если захочу, то брошу прямо сейчас.

– Да, только в тюрьме об этом задумалась. Получается, я сама себе врала.

– Жутко дорогие! Но в Москве хорошие зарплаты, всегда были бонусные деньги за удачные мероприятия. Народ щедро одаривал, потому что я вкладывалась в работу по полной. Если нужен был праздник, то каждый делала «Вау!». Улыбать людей – это приятно. Что может быть лучше, чем видеть счастье, которое сделал ты?

– Да, выкопала сама себе яму. Была жизнь – яркая, сочная, разная, с тысячей возможностей, но в один момент щелк – и ее нет.

– Когда надели наручники. Это было в Минске. Я прилетела из Москвы погостить у родственников, погулять с друзьями. С собой привезла немного «радости». Однажды вышла за пиццей и не вернулась. Ко мне подошли правоохранители прямо в пиццерии. Спасибо, что не скрутили на полу, как это бывает в фильмах. Просто жесткая мужская рука взяла мое запястье, мне предложили выйти на улицу. Вот тогда я поняла, что жизни до больше не существует. Молодой человек, с которым я поделилась амфетамином, тоже пошел по этапу. Он отсидел год за употребление и давно вышел. А я еще здесь.

– Конечно. Гособвинитель запросил 13 лет. К моменту приговора я год провела под стражей. И не то, чтобы привыкла, но чуть-чуть смирилась. Мне дали 12 лет. Самое жуткое было видеть, как в зале суда рыдает мама. Ничто другое тогда так сильно не пугало.

– Москву. И себя, безусловно. Родители всегда думают, что они чего-то недодали, где-то не­досмотрели. И попытки объяснить, что я сама виновата в том, что сделала со своей жизнью, не проходят. Думаю, маме тяжелее, чем мне. Сложно представить, как это: когда детей вот так «воруют» в какую-то неизвестную пропасть. Родители не знают, как мы здесь, и им кажется, что очень плохо, сложно.

– Понимаете, человек ко всему привыкает. Первые несколько лет ты еще полон сил. Думаешь, что справишься, все не так плохо, жизнь продолжается и еще будет счастье. Но чем дольше здесь, тем больше понимаешь, что отдаляешься от семьи. И они от тебя отвыкают. В этом, конечно, страшно признаваться. Я вернусь домой, а у нас совершенно разные привычки. Вырван огромный кусок времени, и теперь нужно наверстывать, заново притираться друг к другу. К маме и брату, которому было 14, когда все случилось. Он тогда был еще ребенком. Не знаю, о чем с ним разговаривать. А мама уже перестала плакать. Тем более когда я прошла комиссию и отправлюсь на «химию». Для нас это чудо! Я смогу разговаривать с мамой по телефону каждый день! Сейчас звонки шесть раз в месяц, свидания – один раз в квартал.

– Нет. Для нее это был шок. Если не употреблять в конских дозах, то человек становится всего лишь позитивным энерджайзером. Поэтому не было случая, чтобы она заподозрила. Это самый отвратительный и наглый наркотик. Кажется, что он слишком прост, что с тобой все в порядке. Но нет. Ведь без него постоянно чувствуешь тоску, грусть, какой-то дискомфорт. И снова заправляешься. Вот и я так заправилась – на семь лет. Это еще повезло – приговор ведь 12.

– Его нет и не было. Это другая сложная история.

– Пока неизвестно. Я буду жить в общежитии, ездить на свободную работу, разговаривать с вольными людьми, без конвоя передвигаться по городу. Это такое гигантское событие, вам не объяснить! Вы ходите по делам каждый день и даже не понимаете, какое это счастье. Просто побродить, зайти в гипермаркет и купить питьевой йогурт. Здесь же мы лишены любого выбора, любой свободы. На «химии», мне кажется, меня разорвет от счастья, когда я первый раз выйду в город. Скажут: у тебя три часа, иди гуляй! А я сяду под забором и буду сидеть, потому что будет страшно сдвинуться с места.

– Несколько друзей. За такой сумасшедший срок многие не выдерживают. У нас расходятся интересы. У них семьи, дети, а я застряла здесь во времени, как в вакууме. Мне нечего им рассказать, нахожусь в точке, из которой никуда не двигаюсь. Единственное, что могу делать, чтобы не деградировать, читать. Но я же не буду семь лет обсуждать с друзьями со свободы прочитанные книги?! Поэтому осталось всего несколько человек. И за это им огромное спасибо! Очень важно знать, что мы нужны еще кому-то, кроме своих матерей.

– Классику. Раньше можно было присылать книги с воли и быть хотя бы литературно в ногу со временем. Потом такие посылки отменили. Доступной осталась лишь та литература, что есть в библиотеке колонии.

– Да. Но здесь вынужденно становишься оптимистом, потому что пессимисты раскисают жутко. Поднимаешь нос и говоришь себе: я справлюсь. Как бы странно это ни звучало, мы в колонии много смеемся. Помогают держаться бывшие осужденные, которые присылают письма с воли, рассказывают о своих делах. Ждут меня, обещают помочь.

– Говорят, в колонии дружбы не бывает, но я не соглашусь. Хочется верить, что некоторые люди задержатся в моей жизни. Мы бок о бок переживали не­удачи. Круглосуточно вместе, не расстаешься вообще нигде, даже в душе. Я рада, что у них на свободе все получается. К некоторым я приросла душой.

– Очень трудно что-то планировать. Я здесь так давно, что не видела новых денег. Не представляю, как выглядит мир, что его интересует, что актуально в работе. Трудно представить, что с удовольствием пойду мести двор. Пока на «химии» обо мне подумает государство.

– Да, и пойду работать к ней. Она трудится в фирме по изготовлению памятников. Там обо мне все в курсе, директор сказал: приводи, будем учить. Но для начала, кажется, меня нужно будет водить по городу за руку, объяснять, как платить за проезд. Вроде бы молодая и живая, но как там все работает на свободе, не помню, не понимаю.

– Сначала хочется стереть с себя хотя бы половину клейма, которое есть. Мне кажется, оно будет светиться и днем, и ночью. Некий налет испачканности все равно остается. Та же галочка в графе «ранее судим» при приеме на работу. Человек слышит о судимости и сразу настораживается. Девочки, которые освобождаются, рассказывают по-разному. Одни адаптируются быстро, другие – нет. Знакомая встречалась с парнем несколько месяцев и только потом выдала, что сидела. Молодого человека как ветром сдуло.

– Буду «лупить» сразу. Вот так выглядит мой скелет в шкафу: либо ты миришься с ним, либо нам не по пути. У меня нет времени разгоняться, наслаждаться конфетно-букетным периодом. Хочется все быстро. Мне сейчас 35 лет. Давайте считать: юности нет, молодости тоже, сколько перспектив упущено. Выйдя на свободу, буду делать все бегом. Помните фильм «Пятый элемент»? Главная героиня смотрела в ускоренном режиме, что произошло за несколько тысяч лет. Мне так же хочется посмотреть, что произошло за эти семь лет: в каком направлении двигается мир, что нового в технологическом процессе, политике.

– Это не моя история. Я всегда верила в высшую силу, она безу­словно есть, просто у нее разные имена.

– Думаю, это карма. В прошлой жизни накосячила, потому что в этой столько натворить я не успела. Надеюсь, что я ее отработала. В колонии люди приходят к Богу, потому что копать наружу, во внешний мир некуда и они копают внутрь себя. Все, что здесь у меня есть, это я: моя память, мои воспоминания. Может, некоторых к Богу толкает одиночество. Это одно из самых щемящих чувств. Люди находят единение с чем-то высшим, чтобы не чувствовать себя в этой глубокой тоске. В помощь – книги по психологии. Такие есть в нашей библиотеке. Но мало осужденных ими интересуется, в руках у каждой третьей – Шилова. Мне от этого грустно, потому что есть время, чтобы расширить кругозор, пополнить свой лексикон. Но здесь сидит разный контингент: одни бросали своих детей, вторые их топили, третьи снимали с ними порнографию. Я в шоке.

– Нет, не захотела. Сначала увлеклась театром, который есть в нашем учреждении: несколько лет была звукорежиссером. Теперь работаю бригадиром. Как-то и времени не остается.

– Нет. Конечно, в этом уверены абсолютно все. Но случаются и печальные истории, что очень грустно. Я же чувствую себя человеком мыслящим. Не могу больше себе позволить попасть в такую пропасть. Стала большой жадиной, жить хочу, дышать только с той стороны забора. Нет, ни за что!

– Должна быть какая-то гениальная идея. Пропаганда здорового образа жизни не работает. Молодые не думают об этом, ведь они не болеют. Может, их испугает тюрьма. Это страшное, потерянное время. Жизнь, которой у тебя нет, ее не существует здесь. Ты просто моргнул, и семь лет у тебя исчезли. А ведь возраст с 16 до 30 – самый-самый вкусный. Как нам докричаться до молодежи? Хочется их трясти за плечи и орать: чего тебе не хватало? В XXI веке в доступе всевозможные развлечения, а им все равно запретный плод сладок.

– Давайте возьмем в пример меня. Прекрасная семья, все было хорошо. Я вышла замуж, идеальный супруг, мама и брат. Я считаю их потрясающими людьми. Всегда с матерью была на дружеской ноге. Главной фразой в моем воспитании было – я тебе доверяю. Не было жесткого прессинга: туда нельзя, сюда нельзя, с теми не ходи. Выросла очень самостоятельной. Знала цену доверию, но не смог­ла сберечь.

– Многие подростки улетают от семьи, потому что их якобы никто не понимает. Им нужно страдать. Я такого в себе не помню: ни страданий на крышах, ни резаных вен. Никогда не понимала, зачем они так делают с собой. У меня все в порядке, я знала, что меня дома ждут, помогут с любой проблемой. Ничего не касалось наркотической темы.

Я и на работе была очень ответственным человеком. Все думают, что те, кто попадает в колонию, обязательно плохие – люди, которые колются по подъездам. А здесь самая разная молодежь: и бедные, и из состоятельных семей.

– Нужно делать даже не экскурсии в колонию, а типа профилактория. Приводят родители своего ребенка сюда и оставляют на неделю. Или даже больше. Не говорить подросткам, когда за ними вернутся и скоро ли заберут. И закрывают за сыном или дочерью железную дверь. День-два было бы весело, а на третий…