Реквием поверженных обелисков. Из блокнота военного журналиста в Донбассе

Каждый год 9 мая политую солдатской кровью землю застилают перетянутыми траурными лентами снопы гвоздик. Они будут пахнуть дымком походных кухонь, табаком и самую малость – водкой.

Памятные места принято готовить задолго до всеобщего праздника Победы. Уберут принесенный зимними вьюгами хлам, подстригут обмороженные стебли роз, заасфальтируют колдобины. Последнее особенно важно, ведь штурмовавшим огненные высоты ветеранам сегодня проблематично одолеть едва приметный глазу бугорок.#RIGHT_ITEM_1#

Так происходит на Мамаевом кургане, Сапун-горе, Митридате. Исключение составит лишь Саур-Могила. Чтобы освободить ступени ведущей наверх лестницы от разбитых в прах обелисков, потребовались дивизион дворников и несколько мусоровозов.

Теплые ветры с Азовского моря давно очистили от сугробов Саур-Могилу и другие высоты Донецкого кряжа. Ошметки снега сохранились лишь в покинутых землянках, на дне окопов и под венками, которыми укрыты могилы полегших здесь ополченцев. Их мало. Значительно меньше, чем было осенью сорок третьего года прошлого столетия. По словам умершей позапрошлой зимой уроженки здешних мест Полины Марковой, убитых хоронили где придется: в оставленных тяжелыми авиабомбами ямах, блиндажах и траншеях.

Земля Донецкого кряжа одинаково неподатлива лемеху оратая и малой саперной лопатке. Это легко проследить на срезе сделанной снарядом воронки. Два пальца скудной почвы, а под ней напластования песчаника. Но погребенных было столько, что каменистая почва спустя годы продолжала пружинить под ногами.

Пытаюсь визуально разглядеть село Полины Евсеевны, но дали подернуты смогом. Его можно принять за испарения просыпающейся земли, если бы не запах гари. Запах усиливается, когда ниспадающий поток воздуха роняет на вершину Саур-Могилы струпья сгоревших камышей. Они непрочны, как и объявленное по очередному кругу перемирие.

Все время преследуют звуки. Они меняются по мере подъема по лестнице, которая сплошь усыпана каменной крошкой и осколками. Вначале шепелявили хвоинки поверженных снарядами елей. Они чем-то напоминают павших на поле боя воинов. Чуть позже, примерно на середине лестничного марша, ухо начало улавливать легкий ропот. Это заплутавшие в разбитых конструкциях мемориала порывы ветра пытались выбраться на вольный простор.

Ну а на самой верхотуре властвовали полотнища флагов. Они были похожи на пришпиленных к листу неба еще живых бабочек-махаонов.

Когда я почти достиг высшей точки Донецкого кряжа, за спиной послышался рев мотора, и вскоре меня обогнала легковушка. За рулем девица, на пассажирском сиденье молодой человек. Обряжены в камуфляж – самую ходовую одежду на просторах моей малой родины. Честно признаться, парочка не вызвала симпатий. У девицы щечки подобны райскому яблочку, так нет же, поленилась совершить пешее восхождение.

В этой связи вспомнились слова доброго моего знакомого, уроженца Старобешевского района, кавалера двух орденов Славы Федора Балакая. Оказывается, у фронтовиков существует негласное правило: подниматься на вершину только своим ходом. Исключение делается лишь для безногих и ослабевших от болезней. К последним теперь следует отнести и самого Федора Антоновича. Уже лежа на поданной водителем скорой каталке, он попросил меня об одном одолжении: «Если не дотяну до праздника Победы, привези на мое последнее пристанище горсть земли с Саур-Могилы. И выпей чарку, как это мы делали прежде».

С последним пунктом просьбы пришлось повременить. Наш маршрут не заканчивался высшей точкой Донецкого кряжа. Предстояли встречи с совершенно незнакомыми людьми, в том числе – служивыми блокпостов, которые исходящий от путников перегар воспринимают хуже, чем бойцовский бык красную тряпку.

Да и первый пункт дался со скрипом. Скрипели камешки, которые я безуспешно пытался зачерпнуть ладонью. Пришлось использовать в качестве подручного инструмента обломок песчаника, а из носового платка соорудить узелок. Он мал, но тяжел, словно котомка былинного богатыря-оратая Микулы Селяниновича. Чтобы подтвердить возникшее предположение, достаю из нагрудного кармана куртки очки. Так и есть, в импровизированной котомке, помимо камешков, комков бурой земли и корешков степного полынка, два увесистых осколка.

За хлопотами проморгал отъезд моторизированной парочки. Обнаруживаю ее спустя четверть часа у подножия Саур-Могилы. Молодой человек внимательно изучал образцы военной техники времен Великой Отечественной, а девица наблюдала за ним из окна автомобиля.

– Вот ведь какие дела, – молвил парень, обращаясь ко мне и своей спутнице. – Дед Светланы воевал на точно таком же танке ИС-1, Иосиф Сталин значит... Ни сам он, ни его машина не получили малейшей царапины, а эта, глядите, пострадала спустя много лет.

Я не силен в сухопутной технике, однако счел нужным возразить:

– Пробит закрылок всего-навсего. Жизненно важные органы не задеты. С такими пустяковыми повреждениями поле боя не покидают... Послушайте, а почему ваша девушка столь не любопытна? Вместо того чтобы сфотографироваться рядом с танком, возможно, дед Светланы именно на нем прокатился по Берлину, предпочитает любоваться музейным экспонатом на расстоянии.

– Светлана не годится на роль фотомодели. А не подходит потому, что после ранения стесняется показываться на люди с ходунками. Да и я только из госпиталя. Снайпер шкуру попортил малость. Вот и используем внеплановый отпуск с пользой для дела. А то, стыдно признаться, сами – местные, но на Саур-Могиле не бывали.

– Извините, – говорю, – ребята, что плохо о вас подумал. На вершину даже деды-фронтовики пешком взбираются, а вы – машиной...

– Как говорят в таких случаях, – улыбнулась девушка, – молодые – исправимся. Как только здоровье позволит. А что у вас, если не секрет, в узелке?

– Фронтовик, щедрой души товарищ попросил привезти подарок с вершины Саур-Могилы. Если человек сам уже не может приехать сюда, то пусть горсть земли со святого места придет к нему...

Прощаемся с молодыми людьми и ложимся курсом на линию фронта. По пути минуем несколько сел, в том числе – многострадальное Никишино. Почти в каждом из них по изувеченной осколками братской могиле. Чуть позже на стене железнодорожного вокзала Дебальцево обнаруживаю памятную доску, которая гласит, что в начале прошлого века здесь был расстрелян большевик Николай Коняев. На доске следы пуль. Они как бы подтверждают: человек приходит на эту землю исключительно, чтобы крушить плоды рук своих и убивать себе подобных.