Во времена хрущевской оттепели за попытку теракта можно было отделаться банальным увольнением: портал «Правда Гомель» в гостях у ветерана КГБ

Светлая сорочка, галстук. И черная повязка на глазу — результат тяжелого ранения, полученного в партизанах, во время одного из неравных боев с немецкими оккупантами.

Собственно это ранение отчасти и определило дальнейшую судьбу моего собеседника: ведь вслед за партизанским госпиталем, где он провел два месяца, была отправка в тыл и военный уже госпиталь, за которым после выписки в мае 44-го последовала работа в милиции. А еще через три года уроженца Витебщины Ивана Шумило взяли на службу в органы госбезопасности — их сотрудником он был до августа 1970-го. Впрочем, бывших чекистов, как известно, не бывает.

Разговор с Иваном Степановичем начался с рассказа о его работе в структуре КГБ на Гомельщине: здесь в 1955 году его назначили начальником оперативной группы в Калинковичах. И на этом посту он начал разыскивать бывших карателей — братьев Козловичей. Старший был начальником Копцевичской полиции, а младший его заместителем.

Во время войны полицаи вместе с нем­цами участвовали в карательной операции на территории деревни Михедовичи Петриковского района. Четыреста мирных жителей согнали в три дома и сожгли заживо. Тех, кто пытался выбежать, расстреливали. Но одна женщина и двое мужчин в той страшной трагедии выжили: им каким-то чудом удалось выползти из горящих хат. Они-то и стали свидетельствовать против братьев Козловичей.

Старшего так и не удалось найти. А вот на младшего, Ивана, сотрудники госбезопасности вышли. Помог случай. В Гомеле на железнодорожном вокзале Ивана Козловича увидел ранее знавший его человек: бывший полицай, одетый в пижаму, во время остановки выходил на перрон из поезда Сочи — Ленинград.

Далее последовала кропотливая оперативная работа. Проверялись все железнодорожные станции по пути следования до Ленинграда: рассылались ориентировки, опрашивались служащие железной дороги. Но тщетно. Ни на одной из этих станций Иван Козлович следов не оставил.

И тогда Иван Степанович отправился в Ленинград. Три дня провел в адресном бюро, сверяя фамилии, перебирая фотографии в огромной картотеке. И с одного из снимков на него вдруг посмотрел Иван Козлович. Правда, после войны тот несколько изменил фамилию и стал Козловским, но поменять лицо ему не удалось.

Оно изменилось, когда сотрудники госбезопасности, минуя строгую секретаршу, вошли в рабочий кабинет Козловича-Козловского. К этому моменту он руководил одним из предприятий в Ленинградской области, имея в подчинении три тысячи человек.

— Когда мы вошли в его кабинет, он сразу все понял. Сказал, что все эти годы ждал, что за ним придут. И в ходе след­ствия не отпирался, вины своей не отрицал. Говорил, что был вынужден принимать участие в карательных операциях, иначе пулю от немцев получил бы сам. В общем, просто шкуру свою спасал. Судили Козловича в Гомеле и приговорили к высшей мере наказания — расстрелу.

— Нет. А вот с терактом как-то пришлось разбираться. Было это в Житковичах. Однажды ночью кто-то забросил взрывчатку в следственную комнату райотдела милиции, где хранились документы. И в ту же ночь кто-то попытался пустить под откос пассажирский поезд Брест — Гродно. К счастью, машинист вовремя проявил бдительность, и никто не пострадал.

Вначале мы решили, что оба этих случая взаимосвязаны. Но, как оказалось, нет. Я был в составе нашей следственной бригады и лично разбирался в ситуации с поездом. Выяснилось, что эту диверсию чуть не устроил путевой обходчик, который был зол на свое руководство. Он считал, что его незаслуженно лишили премии, и таким образом решил отомстить.

— Никакого срока. Только с работы уволили. Учитывая, что все обошлось благополучно.

— В начале шестидесятых.

— Это тоже своего рода месть была со стороны одного из местных жителей, известного самогонщика. Самогонный аппарат у него забрали, вот он и решил поквитаться.

— Нет, его осудили.

— Правда. Нам как-то пожаловались местные жители, что пришли к ним люди из леса, сделали обыск. А потом выяснилось — вещи пропали. Действительно, жили в лесу какие-то люди, которые вот так поступали. Их потом расстреляли за мародерство. Мародерам пощады не было.

— Они получали инструкцию стрелять мимо.

— Такое могло быть... Люди, полагаю, страдали, да. Был случай, когда уже после войны двух наших хуторян заподозрили в пособничестве фашистам, стали вызывать на допросы. И я официально давал пояснения следствию, что они на самом деле были связаны с партизанами и выполняли наши задания.

Но случалось и другое. Как-то мы арестовали бывшего полицая. Специально в Магнитогорск за ним ездили. Были два свидетеля, которые знали о его участии в расстреле партизан — видели, как он и другие каратели их в лес повели. Но к тому моменту, когда дело дошло до суда, один из свидетелей умер. А иные люди на суде показали, что обвиняемый был хорошим человеком. Сам он свое участие в расстреле отрицал. И суд его оправдал за недостаточностью доказательств. Хотя мы были абсолютно уверены, что он виновен.

— Нет, мне не пришлось. Но я разговаривал с партизанами из других отрядов, которые вели с ними бой. Они говорили, что это не люди были. Звери.

— Да.

— В нашем отряде были украинцы. Бывшие власовцы, перешедшие на нашу сторону под гарантии, что их не привлекут к суду и не расстреляют. Мы давали такие гарантии тем, чьи руки не были запятнаны кровью. Они бок о бок с нами сражались, вместе с нами шли под пули, храбрыми были людьми. И мне больно видеть то, что происходит сейчас на Украине. Но когда-нибудь это должно закончиться. Вот только не знаю — когда.

Прежде чем попрощаться, я попросила Ивана Степановича надеть китель с орденами, чтобы посмотреть на награды. Среди них был и орден Отечественной войны I степени, орден Красной Звезды, медали «Партизану Отечественной войны» I степени, «За боевые заслуги», «За победу над Германией»... И я, пусть немного запоздало, поздравила его с Днем Победы. Иван Степанович улыбнулся, но при этом остался серьезным. Без слов стало понятно, что она, Победа, значит для него.