В июне 2008 года группа журналистов из крупнейших промышленных центров восточной Украины — Донецкой, Харьковской, Днепропетровской, Луганской областей — посетила Гомельщину. Коллеги побывали в ряде районов, приняли участие в традиционном фестивале “Славянское единство — 2008” у монумента Дружбы. Посетили и редакцию “Гомельскай праўды”. Завязались творческие контакты. Среди тех, кто побывал у нас в гостях, был и собственный корреспондент газеты “Донбасс” (г. Донецк) Юрий Хоба. Впоследствии Юрий Иванович неоднократно публиковался на страницах нашего издания. Но кто тогда мог подумать, что спустя 6 лет из-под его пера начнут выходить, по сути, фронтовые заметки о родной земле. Война на Донбассе не могла пройти мимо сердца публициста. Предлагаем вашему вниманию материалы Юрия Хобы, подготовленные специально для “Гомельскай праўды”. В них и страх, и боль, и немые вопросы.
Братская могила
ПУЛЯ — ПОД ЛОПАТКУ, ОСКОЛОК — В КОЛЕСО
Одно из ДТП, к счастью, без летального исхода, произошло на глазах нашей мобильной группы. Водитель двигавшейся навстречу иномарки благополучно оставил по левому борту сожженную машину пехоты, но едва не зацепил разбитый вдребезги танк. Посоветовали бедолаге не забывать о расхожем сегодня выражении: “Ни пули под лопатку, ни осколка в колесо”, но сами сели,
что называется, в лужу. Скрюченный в три погибели обрывок стали проделал в колесе нашей машины прободную язву, заштопать которую без соответствующих инструментов не представлялось возможным.
— Не мы первые, не мы и последние, — молвил в утешение наш водитель, когда рядом припарковалась еще одна легковушка с пробитым колесом. — Что, земеля, тоже пострадал? Только ты напрасно так далеко выехал на обочину. Там могут быть штучки посерьезнее осколков.
— Мужики, — упавшим голосом прошелестел коллега по несчастью. — Вы считаете, что здесь все заминировано?
— Да кто его знает. Мины не мины, а под тем обгоревшим кустиком “поросенок” тяжелого калибра возлежит. А там еще парочка снарядов. Если хрюкнут, мало не покажется.
— Так здесь все обгоревшее... И кустики, и придорожные тополя, и лесок на взгорке, и подсолнечник.
— Стреляли, — подвел черту дорожному диалогу наш водитель.
МОРПЕХ И ГРОЗА
На блокпосту вынужденная остановка. Идет смена ночного дозора. Операцией руководит стриженная под новобранца дамочка. Острые ключицы под флотской тельняшкой, остро-повелительный голос.
— Тетенька с автоматом, — смеется водитель, — ругается матом. Чистая тебе гроза.
— Вы что, — удивился проверявший документы ополченец, — знакомы с нашей командиршей? Откуда знаете ее позывной?
— Гроза?
— Тридцать секунд как знакомы. И твой позывной, если не ошибаемся, Морпех?
— Мужики, да вы не журналисты, а какие-то экстрасенсы. Все знаете...
Прощаемся с ополченцами, минуем мост через Кальмиус и сворачиваем на дорогу смерти. Здесь удушливо пахнет горелой резиной, соляркой, оплавившимся металлом и чем-то раздражающе кислым. Возможно, этот запах исходит от стреляных патронов, которые шуршат под ногами, как осенняя трава. Справа в поле “Нона” со свернутым стволом, по курсу — прямо в лоб смотрит мелкокалиберной пушкой БМП: хлебнувшие военной каши служивые именуют ее “братской могилой пехоты”.
Ополченцы с позывными Морпех и Гроза
ПОГОСТ НА ОБОЧИНЕ
Главные автомагистрали уже очищены от разбитой техники, а от Старобешево до Иловайска пунктиром протянулось бронированное кладбище. Чудовищной силы и поразительной точности фугасы буквально перемололи отходившие на юг колонны украинских батальонов. В этом скопище горелого железа порой невозможно отличить скелет БМП от танка. Сорванные башни, развороченные внутренности, россыпи гильз, обрывки камуфлированного тряпья. При въезде в село Осыково остовы военных вездеходов и два десятка разбросанных вдоль дороги солдатских касок. Они закопчены, словно чугунки, а в рваных дырах бесхозным щенком поскуливает ветер. На противоположной стороне обочины первые захоронения. Если, конечно, таковыми можно считать наспех засыпанные окопы и связанные лоскутами носовых платков кресты из неошкуренных жердочек. И без того преследовавший всю дорогу смрад усиливается дыханьем тлена. Над
могилами суетятся слетевшиеся на пир кладбищенские мухи. Еще один характерный холмик у крайнего дома.
— Господи, — крестится хозяйка, отставная доярка с сорокалетним стажем Нина Владецкая, — что здесь только не творилось. Так стреляли, что собака обезголосила, а у коровы молоко упало. Я уж плакала, плакала... Тикали солдатики, кто в камыши побег, кто напрямик через поле... Часть побитых увезли, часть похоронили на месте. И за какие грехи они полегли? И те, и другие
мне вроде сыновей были. Молочком угощала, последней краюхой хлеба делилась.
Нина Владецкая - скорбящая матерь земная
Дорога смерти
“ТОРНАДО” ПОКА МОЛЧИТ
Храбрости жительнице Осыково пенсионерке Полине Андреевне не занимать. Забралась бог весть куда за село и теперь распиливает ножовкой на чурки поваленный прямым попаданием снаряда сухой тополь. Говорит: “Спасибо артиллеристам, не то пришлось бы валить дерево на корню. А так хоть какое-то облегчение”. На протарахтевший рядом танк даже не взглянула. Никакого внимания не удостоился и ощетинившийся автоматными стволами автобус.
— Одним днем живут люди, — заметила Полина Андреевна. — Скоро дожди пойдут, холода ударят, а они с выбитыми стеклами ездят... Наверное, стрелять мешают. А сколько можно стрелять? Вон, за той посадкой, — ткнула ножовкой в направлении Амвросиевки, — два “Града” стоят. Разбитые...
Она малость ошиблась. За полезащитной полосой стояли не “Грады”, а “Смерчи” или “Ураганы”. Мы с водителем на левом фланге хилого войска не числимся, однако с трудом сдвинули с места тяжеленную сигару. Впрочем, если верить оружейникам, “Смерчи” и “Ураганы” — так, детские хлопушки. Другое дело — “Торнадо”. Их трехсотмиллиметрового калибра снаряды
накрывают цели за двести километров и одним залпом способны вспахать десяток гектаров поля брани. И все же “новогодние хлопушки” тоже весьма результативны. Вот уже который месяц кряду они засевают осколками хлебные нивы, обочины дорог второстепенного назначения, сельские огороды, городские газоны. А урожай приходится собирать похоронным командам.
Вот такие "подарки" остались на бывшей огневой позиции
“БРОДЯГУ” РАССТРЕЛЯЛИ ЗА ОКОЛИЦЕЙ
В полутора километрах от огневых позиций обнаруживаем покинутую гаубицу. Ее облизанный огнем ствол сторожит полевую дорогу. Вдоль нее воронки и вскрытая на манер консервной банки БМП. А в пахоте все то же камуфляжное тряпье, которое совсем недавно именовалось солдатским обмундированием. Такие же лохмотья валяются под проводами высокого напряжения за околицей Новоекатериновки. Подъехавшие на велосипедах подростки наперебой делятся впечатлениями:
— Сидели в погребе. Второй раз за день... Слышали, как молотили по селу снаряды... А потом как бахнет!.. После бомбежки прибежали сюда и увидели, что горят грузовики и боевые машины пехоты. А на проводах человек мертвый висит... Никто его не снимал, сам шлепнулся... БМП были изуродованы до полной потери изначального облика. Не удалось распознать и марку грузовика, заехавшего прямо в палисадник. Зато другой был относительно цел. По крайней мере, читалась надпись на бампере — “Бродяга”. Досталось и самой Новоекатериновке. Десяток домов и два магазина полностью или частично разрушены, погибла домашняя живность. Спросили у случайного прохожего, почему все автомобили, мотоциклы и велосипеды украшены полосками белой материи? Неужели поголовная капитуляция?
— Нет. Просто выполняем приказ военного коменданта. Он сказал, что таким образом легко будет вычислить затесавшегося в наших краях чужака.ТЕЛЕФОННЫЕ
Теперь у “Бродяги” один путь — в скупку металлолома
ЗВОНКИ НА ТОТ СВЕТ
В Новоекатериновке информационный голод. Село обесточено, молчат телефоны, телевизоры и радио. Чтобы удовлетворить его, сельчане подтягиваются к одноэтажному клубу, где остановилась легковушка без опознавательного знака: может быть, чужаки сообщат что-нибудь новенькое. Но еще больше, как я понял, жаждут поделиться информацией собственного производства: сколько окон выбито, кто ранен, где прятались отступавшие из Иловайского “котла” служивые.
— У меня в сарае и хоронились, — сообщает старик со следами бесполезной борьбы с зеленым змием на лице. — Открываю двери, а из полумрака две пары глаз уставились: “Дед, — просят, — помоги Христа ради в плен сдаться”. Пришлось уважить. Нацепил лоскут марли на черенок от лопаты и повел гостей к ополченцам. А вы как думаете, за это дело медаль или премия положены?
— Чарка водки тебе, дед, положена, — отвечает молодайка с велосипедом.
— Если бабка, конечно, расщедрится.
— Ты лучше расскажи, как через село колонна с трупаками проехала и как побитых на буграх хоронили.
— Завтра власть опять поменяется и мне будет то же, что нашему общему знакомому, который список агитировавших за референдум нацгвардейцам на блюдечке преподнес. Где он теперь, не знаешь, дед?
С трудом находим более сведущего человека. Однако и тот спрыгнул с подножки: “Лучше промолчу, шкура целее будет. А хоронили за селом. Кто и кого — не знаю. Но то, что телефонные звонки потом из-под земли раздавались, могу подтвердить. Извините, и так лишнее сказал”.
Поиск еще одной братской могилы мы отложили до лучших времен. Решили дать передышку нервам. Они и так были до предела натянуты дорогой смерти с траурными венками, которые известный всему православному миру монах Зосима назвал данью черной силе.
