Платный или бесплатный? Этот вопрос волновал всех причастных к более чем столетней истории Гомельского дворца-музея не меньше, чем гамлетовский

В самом начале музейного пути дворца (еще до того, как музей был официально открыт 7 ноября 1919 года) ответственные лица из губернского отдела народного образования были полны решимости организовать новое культурное учреждение на самом высоком уровне. Постановление 23-го заседания коллегии губоно от 27 июня 1919 года предписывало «привести в недельный срок музей в порядок для доступа туда рабочих масс», найти двух сторожей в течение 24 (!) часов, «пригласить немедленно 7 сотрудников для охраны имущества при осмотрах музея-выставки», «устроить надежные запоры», заготовить дрова, вывеску и в целом «принять меры к тому, чтобы замок и парк были приведены в состояние во всяком случае не худшее, чем во времена Паскевичей». Предполагалось даже предоставить будущим посетителям удобства, которым, возможно, позавидовали бы и наши современники: «озаботиться устройством постоянного общежития для экскурсантов из уездов не менее чем на 150 чел.».

Однако содержание дворца на уровне прежних владельцев, князей Паскевичей, едва ли было по карману молодой советской власти, вынужденной иметь дело с экономическими последствиями событий революции и Гражданской войны. 9 октября 1919 года коллегия губоно рассматривала вопрос о передаче парка им. Луначарского в распоряжение губсовхоза после категорического отказа отдела охраны памятников при Наркомпросе содержать парк на средства отдела.

Это не значит, что только открывшийся в роскошном Гомельском дворце музей совсем не получал финансовой под­держки от государства. Архивные документы свидетельствуют о периодическом выделении средств на музейные нужды: ассигнование 50 000 рублей на оборудование художественно-исторического музея им. Луначарского в ноябре 1919-го, перевод аванса в 200 000 рублей в мае 1920 года, правда, с требованием приложить к смете подробную объяснительную докладную заметку. Но выделенных средств катастрофически не хватало, а многочисленные бюрократические проволочки, сопровождавшие процесс финансирования, еще больше усугубляли ситуацию.

Вот что пишет о бедственном материальном положении музея в своем докладе от 25 марта 1920 года начальник подотдела по делам музеев и охраны памятников искусства и старины Гомельского губернского отдела народного образования И. А. Сербов: «... Но испрашиваемых на означенный предмет кредитов до сих пор к нам не поступает, и зияющая в историческом Замке рана, которой так возмущались на месте председатель ВЦИК тов. Калинин и Нарком тов. Луначарский, по-прежнему остается не замеченной. Между тем цены на материалы и рабочие руки за истекшие 10 месяцев возросли по крайней мере в 8–10 раз по сравнению с составленной сметой. На основании изложенного губотнаробраз просит срочно перевести кредиты, испрашиваемые на реставрацию Гомельского Народного Замка, увеличив эти кредиты хотя в 4–5 раз, т. е. отпустить 10–15 миллионов рублей». Если кратко резюмировать: средства выделялись, но выделялись медленно и в очень маленьких объемах, и стремительно растущая инфляция превращала их практически в ничто.

Вероятнее всего, эти обстоятельства побудили губоно ввести плату за посещение музея. Во всяком случае, в отчете за 22 августа 1922 года установление входной платы было названо одной из причин, объясняющих низкую посещаемость музея в обозначенном году. Здесь же отмечалось, что при определении стоимости билета «была твердо установлена классовая линия».

Как выглядело распределение доходов? Учащиеся: 3 тысячи рублей в январе, 5 тысяч в марте, 15 тысяч в апреле, 75 тысяч в мае. Служащие: соответственно 5, 10, 25 и 150 тысяч рублей. Красноармейцы: соответственно 2, 3, 10 и 75 тысяч рублей.

Платные посетители (около двух тысяч человек) принесли в кассу музея без малого семьдесят три с половиной тысячи руб­лей (за какой именно период, в документах не указано). Сумма на первый взгляд кажется внушительной, но уже следующее предложение дает представление о ее незначительности: «Израсходовано на мелкие расходы (перекраска, исправление мебели, вставка стекол, покупка книг) 39.150.000 руб., имеется в наличности в кассе 34.278 тыс. руб.». Доходы от продажи билетов, к сожалению, не спасали бедственное положение, описанное заведующим музеем им. А. В. Луначарского Исааком Маневичем: «Переживаемый финансовый кризис тяжело отразился на внутренней работе музея. Служебный персонал музея недостаточен. Необходимо увеличить наружную и внутреннюю охрану и разрешить мне пригласить ученого сотрудника и одного разъездного агента. Дело в том, что в настоящее время процесс разрушения и расхищения памятников искусства и художественной старины, который вот уже продолжается несколько лет, движимый стихийными условиями – войной и революцией – не остановился. Чем дальше, тем более эти культурные ценности забываются, переходят в исторические воспоминания... Далее, в настоящее время мы стоим лицом к лицу с разрушением здания музея: крыши текут, лепная декорировка потолков осыпается и т. д. ...Необходимо в ближайшие дни из-за погоды приступить к ремонту. Героически надо взяться за это дело, а то будет уже поздно». Здесь же предлагался достаточно болезненный, но вынужденно необходимый способ преодоления финансового кризиса, впоследствии поддержанный президиумом Гомельского губисполкома: реализация (продажа) «немузейного имущества Замка».

Примером практического применения этого необычного способа финансовых расчетов стали договорные отношения между губоно и инженерами А. К. Пастуховым и Н. С. Поповым, которые обязывались «отремонтировать музей им. Луначарского», в частности, привести в порядок водопровод, систему отопления, «исправить» каменную кладку здания и бетонные тротуары. За проведение вышеперечисленных работ губернский отдел народного образования должен был до начала декабря 1922 года выплатить инженерам две с половиной тысячи рублей. Но уже в середине октября за договором последовало соглашение, в соответствии с которым «...инженеры Попов и Пастухов покупают у губотнаробраза все перечисленные в прилагаемом при сем оценочном акте предметы из музея им. Луначарского на сумму 4.393.500.000 рублей», а губоно «дает свое согласие на то, чтобы означенная сумма ... была зачислена инженерам Попову и Пастухову в счет производимых ими ремонтных работ в Музее...». Среди предметов, перечисленных в акте, были рояль фабрики Bösendorfer, ореховая механическая пианола фабрики Pelain, зеркало в раме из красного дерева и даже столовое серебро...

Вынужденные жертвовать дворцовыми предметами (пусть и не представляющими с точки зрения рассматриваемой эпохи и оценки музейную ценность) гомельские власти не спешили делать музей платным для всех. В протоколе коллегии губоно от 11 апреля 1923 года обозначено, что рабочие, красноармейцы и учащиеся посещают музей бесплатно, остальные – «согласно установленной

худотд. платы».

Между тем востребованности Гомельского музея-дворца в те далекие времена могли бы позавидовать даже флагманы музейного дела современности. Архивные документы сохранили в подробностях драматический конфликт, возникший в мае 1923 года между заведующим музеем Я. С. Розенблюмом и сотрудником штаба частей особого назначения Западного фронта В. Попеном. Последний, находясь 16 мая в Гомеле по служебным делам, так сильно желал посетить музей, что предпринял целых три попытки (в 12.00, 13.00 и 15.00) «добиться осмотра», но всякий раз его намерения отклонялись Я. С. Розенблюмом в связи с «многолюдностью групп и специальностью даваемых учащимся объяснений». В итоге в губоно была направлена жалоба о «недопустимом и бюрократическом отношении к посетителям» от приезжего гостя и ответная жалоба от заведующего о посетителях, которые «с угрозами и оскорблениями» пытаются попасть в музей. Эпизод завершился рекомендацией «в дальнейшем обращаться должным образом и давать соответствующие объяснения о возможности посещения музея», а также вывешивать объявления о времени посещения.

Всего в мае 1923 года музей посетили 3029 человек, из них 1745 учащихся, 438 рабочих, 261 делегат съездов, 259 служащих, 180 курсантов, 112 красноармейцев и 34 лица, не попавших ни в одну из перечисленных категорий. Помня об установке, обозначенной в протоколе заседания коллегии губоно, можно предположить, что входная плата взималась едва ли с десятой части всех посетителей.

Стоит отметить, что заведующие музеем прекрасно понимали ситуацию и неоднократно пытались изменить ее. Примером может служить докладная записка, направленная в отдел народного образования Я. С. Розенблюмом 16 июня 1923 года: «Единственным источником доходов музея им. А. В. Луначарского в настоящее время являются суммы, которые нам переводит Главмузей.

Эти суммы составляют около 30% месячной сметы музея. От посещений музей имеет в месяц не более 100 или 150 руб., так как плата взимается только с торговцев, которые составляют меньше одного процента посещений. Мы не принимаем также во внимание суммы, вырученной от продажи предметов музея, так как необходимо эти деньги приберечь для ремонта зданий. Притом использование этой суммы на текущие расходы явится кратковременным облегчением финансовых затруднений.

В «Известиях ВЦИК» от 12 мая 1923 г. № 104 официально предлагается: «В целях обеспечения музеев материальными средствами на их неотложные нужды устанавливается плата за посещение». В соответствии с приведенным официальным предложением желательно ввести плату за посещение музея в размерах, указываемых известиями, а именно: 10 коп. зол. с одиночных посетителей, 05 коп. зол. с каждого участника экскурсии». Среду Я. С. Розен­блюм предлагал зарезервировать в качестве дня для бесплатных посещений музея школьниками и красноармейцами.

Очевидно, его старания не принесли ожидаемых результатов. Преемник Розенблюма М. Попов 9 июля 1925 года направил в губоно еще одну докладную записку с пометкой «спешно», где вновь просил о введении входной платы за посещение музея. В этот раз предприимчивый руководитель дипломатично предлагал взимать по 3–5 копеек лишь с одиночных посетителей из разряда членов профсоюзов и грамотно аргументировал свою позицию подробным описанием насыщенной работы музейных экспозиций. В частности, в записке отмечалось, что по средам (самый малопосещаемый день недели) количество пришедших в музей достигает 400 человек, а по воскресеньям превышает 800, из-за чего служащим приходится работать в две параллельные очереди, принимая каждые полчаса группы по 70–100 человек. При этом в штате музея числится всего три «хранителя вещей» (смотрителя), поэтому «подобное скопление грозит... возможностью хищений мелких вещей, так как музей не имеет витрин для укрытия их, а также и средств для оборудования этих витрин».

М. Попов подсчитал, что даже при столь избирательной и демократичной монетизации входа в музей в летний месяц можно пополнить бюджет учреждения на сумму до 100 рублей. Заведующий предлагал использовать эти средства для найма четырех «дополнительных хранителей вещей с исполнением ими обязанностей 3 раза в неделю», а также «на изготовление витрин как для укрытия мелких вещей, так и для правильного размещения предметов археологической, нумизматической, минералогической и фарфоровой коллекций, которые в настоящее время втиснуты в шкаф, а потому почти недоступны обозреванию».

Интересный факт: М. Попов впервые обратил внимание на нужды посетителей, которые «желают самостоятельно, одиночным порядком, обозревать музей»; он составил два вида указателей по музею, один из которых – в виде брошюры, а второй – «развесной карточный, который уже прикрепляется к каждому отличающемуся музейной ценностью предмету». Очевидно, это нововведение можно считать отправной точкой появления в музейных экспозициях дворца аннотационной системы.

Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что введение платы за посещение музея должно было способствовать увеличению его пропускной способности, улучшению качества обслуживания как групповых, так и индивидуальных посетителей, обеспечению безопасности и надлежащих условий экспонирования музейных предметов, внедрению новаторских идей в развитие музейной деятельности. Другими словами, по мнению М. Попова, создать «только лишь одни удобства».

Удалось ли воплотить в жизнь все эти здравые и прогрессивные идеи, нам еще предстоит исследовать. 

Ольга Шурпач, научный сотрудник музея