Понижен в должности за правду

Сын Ильи Кожара впервые рассказывает о неизвестных фактах из жизни своего отца. Когда знакомлюсь с очень интересными людьми, невероятно радуюсь, думая при этом: а ведь могла не пересечься! Валерий Ильич Кожар как раз из таких. И не только потому, что он сын Героя Советского Союза, имя которого вошло в Большой энциклопедический и другие словари, но и потому, что мыслит глубоко и нетривиально.

Предыстория О том, что сын Ильи Кожара живет в Минске, занимается преподавательской деятельностью и архитектурным проектированием, я узнала случайно от читателя «ГП». Так началось наше общение. Забегая вперед, скажу, оно непременно будет иметь продолжение: оказалось, что Валерий Ильич еще с детства влюблен в резной декор, украшающий деревянные дома Гомеля. Здесь наши интересы плотно пересеклись. Впрочем, это совсем другая история и потому договорились с Валерием Ильичом вернуться к ней чуть позже. А пока попросила его поделиться воспоминаниями об отце. Как о Герое Советского Союза и опытном руководителе о нем написано немало, но хочется узнать, каким он запомнился близким людям. Сегодня, когда «Гомельскай праўдзе» исполняется 95 лет, самое время для таких воспоминаний, ведь Илья Кожар в предвоенный год был редактором нашей газеты. Учитывая плотный график Валерия Ильича, договорилась с ним работать над интервью по электронной почте. В своем письме помимо прочих задала ему вопрос о наиболее ярких воспоминаниях детства, связанных с Гомелем. Когда получила ответ, была потрясена. Привожу его практически без купюр. Надо отдать должное Валерию Ильичу: далеко не каждый обладает таким великолепным даром изложения. «Уважаемая Наташа, на Ваши вопросы коротко ответить сложно, поскольку придется отслеживать в памяти немалый период времени», — с этой фразы начинается рассказ, уносящий в другую эпоху. Когда деревья были большими Из раннего детства в памяти сохранились только утомительные долгие переезды в легковой машине через бесконечные хвойные леса. В Гомель наша семья перебралась, вероятно, в 1940 году. Помню, что жили мы в просторной солнечной квартире в новом большом доме. Однажды, играя в песочнице во дворе, я нашел 5-копеечную монету и предложил своим ровесникам сходить в магазин за мороженым. Не помню, как мы нашли этот магазин, но чувствовал я себя лилипутом в стране великанов: все окружающее было огромным. В поисках мороженого мы проходили мимо котлована новостройки, он показался мне бездонной пропастью. И вот, наконец, вожделенный гастроном. Чем бы закончилась эта экспедиция, трудно себе представить, если бы не случайная встреча с моей старшей сестрой Галиной, которая, возвращаясь из школы, забежала в магазин и просто онемела от увиденного. Вместо мороженого были подзатыльники и строгая буксировка домой. Ярким впечатлением довоенного детства было семейное посещение Дворца Румянцевых и Паскевичей в городском парке. Я с восторгом смотрел на живописные полотна, оружие, костюмы. Особенно понравились пушки с ядрами. После войны, когда карабкался по развалинам дворца, у меня были слезы на глазах. Непростая задача по выживанию Летом 1941 года наша семья находилась на ведомственной даче вместе с другими семьями обкомовских работников. Помню, дачные домики стояли на опушке березовой рощи. Кругом цветники, дорожки, посыпанные чистым песком. В первые дни войны над этой рощей стали пролетать с тяжелым гулом самолеты. Старший брат Игорь с другими мальчишками взбирался на высокие деревья, чтобы наблюдать за воздушными боями в небе. В эти же дни начались воздушные бомбардировки Гомеля. Наш гомельский дом был разрушен от прямого попадания бомбы, не уцелел и магазин, куда мы ходили за мороженым. Вскоре приехал отец в сопровождении восьми грузовиков. Всем было объявлено, что мы должны срочно погрузиться на эти полуторки, чтобы эвакуироваться в тыл. Начался ужасный переполох. Люди не знали, что с собой брать из дачных пожитков. Отец выглядел озабоченным, был одет в военную форму и вооружен. Он старался приободрить мать и нас, детей. Мне он даже разрешил пощелкать курком своего нового пистолета ТТ. Погрузились мы по две семьи в кузов одной полуторки, и колонна машин отправилась в долгий путь. В дороге почувствовали, что такое война. У обочин разбитые машины, воронки от бомб. Паника при появлении самолетов. Затем нас перегрузили в железнодорожные теплушки и медленно, уступая дорогу грузам военного назначения, повезли на Восток. В город Сенгелей мы добрались только к началу зимы. В старом административном здании, пропахшем табачным перегаром и канцелярскими чернилами, нам выделили кабинет с печкой-буржуйкой. Стены и потолок были покрыты толстым слоем инея. Было очень холодно и неуютно. Через пару недель местный исполком определил для нас место постоянного проживания — городской поселок Никольск, где мы жили в качестве беженцев вплоть до освобождения Гомеля. Выжить нам удалось только благодаря неимоверным усилиям матери Евдокии Ивановны. Непростую задачу по выживанию решали все вместе: возделывали огороды, брат ловил рыбу в реке Черемшанке, добывал яйца из птичьих гнезд. Благодаря моему горячо любимому брату Игорю я отведал яичницу из совиных яиц... Апокалиптические картины по дороге домой Никаких сведений о судьбе отца мы не имели, пока однажды из сообщения Совинформбюро не услышали о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Это был лучший день нашей жизни. Главное, что отец не погиб на этой страшной войне и к тому же еще совершил подвиг. Зимой 1943-го, после освобождения Гомеля, отец приехал за нами. Для возвращения гомельских беженцев прислали пульмановский вагон. Дорога на родину открывала нам апокалиптические картины отбушевавших боев: печные трубы сожженных дотла деревень, взорванные танки, разбитые, сгоревшие поезда и бессчетные развалины домов. Перед прибытием поезда в Гомель немецкая авиация бомбила вокзал. Взрывами размело госпитальный поезд. Стоял удушливый трупный запах. Над городом кружились самолеты-разведчики. Поэтому нас временно расселили в селе Кустарном под Гомелем, где мы оставались до конца лета 1944 года. Отец по вечерам приезжал на войсковом газике, а рано утром возвращался в Гомель. Наконец пришел день, когда мы увидели родной город, вернее то, что от него осталось. Бесконечные мрачные руины. Битым кирпичом засыпанные улицы... Трудно было даже отыскать место, где находился наш довоенный дом. Временно мы поселились в небольшом деревянном домике в квартале одноэтажной частной застройки, которая чудом не сгорела в этом аду. Название улицы, к сожалению, в памяти не отложилось. Домики утопали в фруктовых садах. Воздух благоухал зрелой антоновкой. И как напоминание о войне, почти в каждом саду отрыт и благоустроен бункер. Мои босоногие соседи по дому в качестве игрушек использовали боевые патроны разных калибров, систем и национальной принадлежности. Высоко котировались немецкие заряды для ракетниц. Большие алюминиевые гильзы, ярко помеченные разным цветом.

Как-то в зрелом возрасте, уже работая архитектором, я приехал в Гомель, обуреваемый одним желанием наполнить легкие запахом зрелой антоновки, полюбоваться резными кружевами ставней, постучать каблуками по звонкому бруку любимой улочки, а обнаружил на том месте кварталы унылой секционной застройки. Правы мудрецы, не советующие возвращаться туда, где тебе было когда-то хорошо.

Служебная записка в Кремль В том деревянном доме 10 мая 1945 года наша семья отпраздновала победу в страшной кровавой войне. К нам съехались полевые командиры соединения Кожара, те, которых я знал в лицо, те, о которых слышал от отца: Куцак, Барыкин, Рудак и многие другие. Приехали из Москвы десантники, которым была поручена охрана штаба соединения. Это они пресекли попытку агента СД бросить противотанковую гранату в помещение штаба, где в это время находился отец и его боевые товарищи. Осенью 1945 года наша семья переехала в квартиру нового обкомовского дома на улице Пушкина. Отсюда я начал ходить в первый класс новой, прекрасно оборудованной школы, но учебу в этом году пришлось прервать, так как отца перевели на работу в Минск. Нам опять довелось собираться в дорогу и решать массу связанных с этим проблем. В Минске нас поселили в пятиэтажном, еще недостроенном доме. Его возводили для семей работников ЦК пленные немцы, скорее всего, по своему проекту. Наша улица тогда называлась Гарбарной. Отец работал инструктором ЦК, что было очевидным понижением в должности. И тому были причины. После освобождения Гомеля он был командирован в Россию для сбора продовольственной помощи населению Белоруссии, пострадавшей от войны и оккупации. Вернувшись из Москвы, отец с ужасом обнаружил, что содержимое продовольственных эшелонов растаскивается чиновниками по запискам высокого партийного функционера. Он тут же отправил в Кремль служебную записку об этом. Оттуда ее перенаправили в Центральный комитет партии Белоруссии. Этот эпизод отразился на карьере отца: тыловой функционер пользовался любой возможностью оболгать Кожара. И каждый раз получал энергичный отпор от собратьев моего отца по оружию. Тем временем пленные немцы понемногу достраивали дом, вступая с жильцами во взаимовыгодные коммерческие отношения, выполняя мелкие заказы в обмен на продукты питания, курево и одежду. В квартирах престарелых минчан на стенах можно увидеть пейзажи и натюрморты, выполненные в манере наивной живописи каким-нибудь пленным ефрейтором. Вся детвора нашего дома зимой каталась с горок на замечательных санках, по заказу родителей смастеренных немцами. Осенью 1946 года родители записали меня в первый класс школы, находившейся возле старого кладбища, где теперь возвышается стадион «Динамо». Школа была в ужасном состоянии. В окнах — одинарное остекление. Было холодно и парт в классах не было, ученикам приходилось приносить из дома табуреты и вязанки дров... Куда исчезли боевые награды Героя?

Накануне выхода этой публикации я созвонилась с Валерием Ильичом, чтобы задать несколько вопросов, возникших после прочтения писем. — У Вас с возрастом не появилось ощущение, будто недоговорили с отцом, не узнали его как следует? — Он не любил рассказывать о себе. Да и времени на душевные разговоры у него не было: работал очень много. Больше об отце я узнавал от его боевых друзей по партизанскому движению. Но, тем не менее, у меня была возможность в полной мере почувствовать его характер, отношение к жизни. Он абсолютный бессребреник, отвергавший все попытки подкупа. Когда его назначили председателем ревизионной комиссии, мы стали летом жить в Дроздах на «цэковской» даче. Соседи, узнав, что теперь рядом с ними поселится Кожар, сразу сказали: «Больше не будет возможности пользоваться закрепленной (персональной) машиной». Неподкупность отца сказывалась на уровне жизни нашей семьи: условия, в которых мы пребывали, были скромными и стесненными. Приведу небольшой пример, ярко характеризующий его. Когда отец был секретарем райкома партии, кто-то предложил женщинам, работавшим в райкоме, приехать в колхоз и выбрать себе картошки получше. Мать целый день перебирала эту картошку, чтобы наполнить пару мешков хорошей, отборной. Отец приехал за ней: «Где твои мешки?». Тут же занес их на склад и высыпал в общий бурт. Мать плакала. Вот в этом он весь: не хотел ничего сверх положенного. Валерий Ильич рассказывал мне о том, что фашисты обещали 10 тысяч марок за голову его отца, о спланированном покушении на партизанского командира и много еще интересного. Но больше всего в этом разговоре с сыном Ильи Кожара меня поразили два обстоятельства: как водится в подобных случаях, одно — плохое, другое — хорошее. Последний раз боевые награды Ильи Кожара родственники видели на его похоронах. И всё! Куда они подевались после этого, до сих пор остается тайной, покрытой мраком. Семье их не вернули. Может быть, в те времена существовали какие-то традиции по изыманию орденов и медалей после смерти их владельцев? «Я думал, что их в музее выставят, но там муляжи», — говорит Валерий Ильич. К слову, он отнес в музей истории Великой Отечественной войны в Минске многие вещи своего отца. Ну и хорошая новость: Валерий Ильич готов подарить редакции «Гомельскай праўды» кожаное пальто своего отца, сшитое в США, — именно такие носили когда-то старшие офицеры Советской армии. Этот культовый экспонат станет одним из самых достойных в редакционном музее «ГП».