С приходом перестройки интерес писателей и газетчиков к пионеру-герою, воевавшему в составе 150-й дивизии, бравшей штурмом рейхстаг и первой водрузившей на нем победное Красное Знамя, пропал: идеалы и приоритеты нынче другие. Георгий Алексеевич более 40 лет тихо и скромно живет в Гомеле, последние лет 20 у него нет желания общаться с журналистами: говорит, из всего написанного о нем правды процентов на 10. Нашу журналистскую братию он не особенно жалует. Для корреспондента “ГП” было сделано исключение.
Несмотря на известность Жоры Артёменкова, информации о нем до обидного мало. В гомельском областном музее есть доклад о пионерах-героях, где он упоминается, да несколько художественных книг о нем. Но художественная литература — это ведь не документалистика, в ней всегда присутствует изрядная доля вымысла. В музее подсказали, что в мирное время работал Георгий Алексеевич на заводе торгового оборудования. В областном военкомате хранится учетная карточка, подтверждающая, что он прошел войну, участвовал в освобождении Варшавы и взятии Берлина и, несмотря на свой малолетний возраст, имеет 4 боевые награды.
В отделе кадров завода дали его домашний телефон. Но на предложение поговорить Георгий Алексеевич ответил категоричным отказом. Пришлось приложить немало усилий, чтобы ветеран согласился на встречу и заговорил. Отдельное спасибо за это его супруге, Галине Алексеевне, выступившей союзницей автора этих строк.
Домашнему архиву Георгия Алексеевича позавидовал бы любой музей. Множество грамот, писем, фотографий военных лет. К сожалению, не удалось сохранить боевые награды: их украли, когда он в послевоенные годы работал на Севере, сохранились только документы к ним. Пытался восстановить, но потом оставил эту затею…
Сам Георгий Алексеевич напомнил мне Гошу из фильма “Москва слезам не верит”. Несмотря на рабочую специальность, он производит впечатление человека с высшим образованием. Чувство собственного достоинства, порядочность по отношению к любимой женщине и, что особенно роднит его с героем вышеназванного фильма, множество удостоверений о рационализаторских предложениях.
— В перестроечное и постперестроечное время в прессе появилось много различных версий по поводу штурма рейхстага. По одной из них, взятие рейхстага — не что иное, как инсценировка, по другой — победное знамя водружали вовсе не Берест, Егоров и Кантария…
— Мне тоже непонятны эти разговоры: Егоров и Кантария — ни при чем, Самсонов не командовал ротой, Неустроев не командовал батальоном, так кто ж командовал-то?! А Зинченко — командир полка, тоже Герой Советского Союза, умер, и ему даже памятник не поставили. Ну, так что это?! Зачем тогда писать обо мне? Кто я такой? Всего лишь мальчишка военных лет, — говорит Георгий Алексеевич. — Все чаще и чаще вспоминаю сказанное Зинченко на встрече ветеранов нашей дивизии в Москве в 1975 году: “Чем дальше уходят от нас бои в рейхстаге, тем больше люди начинают выдумывать…”
С недоумением его жена рассказывает о том, как недавно позвонила корреспондент из какой-то газеты и заявила, что прочла о ее муже статью и что, мол, быть такого не может. Свое недоверие безапелляционно аргументировала: разве можно в 14 лет уже что-то соображать? Печально за коллегу, могла бы приехать и посмотреть подлинные документы тех лет, удостоверяющие пребывание мальчишки в разведроте.
— Георгий Алексеевич, о вас пишут разное. В одной из книг я прочла, к примеру, что вы ехали с матерью и отстали от поезда, когда на одной из станций пошли набрать дров, чтобы согреться в теплушке. В другой — поезд попал под бомбежку, и вам одному из всей семьи удалось спастись...
— Очень давно приезжал ко мне Морозов из “Пионерской правды”. Всё остальное — художественная литература: кто что выдумает, то и пишет. Про бомбежку, кстати, не читал... Самая правдивая книга о людях и событиях, в которых я непосредственно принимал участие, вот эта, — он показывает книгу “Герои последнего штурма” и поясняет, что писал ее полковник Зинченко, командир полка, первый комендант рейхстага.
Хотя в довоенное время семья Артёменковых, в которой рос Жора, жила в России, корни Георгия Алексеевича белорусские: его отец родом из-под Борисова. А мать русская. В семье было семеро детей, четверо из них пацаны, двое в войну погибли. Отец работал на таможне (произносит с ударением на А), на железной дороге помощником машиниста, потом машинистом. Война застала их семью в городе Осташкове на озере Селигер.
— Пишут обо мне как? — возвращается к прежнему разговору Георгий Алексеевич. — Написал заметку один журналист, ее опубликовали, затем другой перепечатал, добавив что-то свое, не встретившись со мной даже, третий у него передрал... И пошло-поехало. Да никто со мной никогда не разговаривал! Разве что когда наша бригада на торговом оборудовании заняла первое место во всесоюзном соревновании, приезжал корреспондент, разговаривал со мной, потом написал, но о том, где я был во время войны, и слова нет. Не надо это никому... Да мы в принципе свое отжили уже...
К сожалению, бумага не передает интонаций голоса, потому хочу оговориться: жалостливых и обиженных ноток в голосе ветерана нет и в помине, только рассудительность и полнейшее отсутствие пафоса.
— Так как же все-таки вы попали на фронт? Отстали от поезда, как рассказывается в книге?
— Честно говоря, болтался где попало, пока меня санрота не подобрала. Время было голодное, и мы, мальчишки, бегали к поездам, чтобы попросить кусок хлеба, — кушать хотелось. В дивизию я попал в 1943 году. Уже позже, после войны на встрече ветеранов в Москве, узнал, что когда-то эту дивизию под Харьковом разбили и от нее только номер остался — 150-я. И до 42-го года практически дивизии этой не было. Когда под Старой Руссой шли очень тяжелые бои и с Дальнего Востока лыжные бригады пополняли фронт, командование решило сформировать из этих бригад дивизию, то есть возобновить преж-нюю — 150-ю. Так от Старой Руссы она получила вторую жизнь.
Георгий Алексеевич рассказывает, что в отличие от написанного о нем, ни у кого на фронт он не просился. Уехал, а семья целый год не знала, где он и что с ним. В 44-м Казаков, начальник штаба, написал его родным. Парнишку хотели отправить к родителям: было указание свыше убрать из армии всех несовершеннолетних, потому что шла молва, будто Сталин не только стариков забрал в армию, но и детей.
— Меня собрали уже. Но чего я домой поеду? В общем сбежал снова в свою часть от двух солдат, которые меня сопровождали. Пришел назад во взвод, а у нас смена командиров полка произошла, на место бывшего подполковника Житкова пришел полковник Зинченко. Вот он начальнику разведки говорит: “Чтоб я его не видел здесь”. Когда они позже встретились, полковник поинтересовался, где мальчишка. И получил ответ — домой уехал, хотя фактически я находился в расположении взвода. Тогда уже не до меня было. Ну, короче, так и остался...
— На фотографии вы в военной форме. Похоже, ее специально для вас шили?
— А кто мне будет шить форму?! На мне здесь женская гимнастерка, девочки на фронте были с меня ростом, штаны гражданские и сапоги. Смотрите, я ведь не в галифе на этом снимке, в обычных штанах.
Сначала Жора Артёменков был в санроте. Говорит, что попал туда после контузии. Был, что называется, подай-принеси: кому-то письмо написать, кому-то воды подать. Старший сержант Мягченко, помощник командира взвода, чубатый такой, ходил на перевязку в санроту. Однажды спросил пацана: “Чего это ты тут будешь сидеть? Поехали к нам! Слышал, что такое разведка?” Как-то он на лошади прибыл и говорит: “Собирай свои пожитки, мне сейчас последнюю перевязку сделают, во взвод поедем...”
— Так вот он меня привел во взвод, а командир взвода Владимир Лозовицкий, учитель по образованию, говорит: “Куда ты его привел?” Вызывает еще одного разведчика, и дают распоряжение отвезти меня в тыл полка. Ну, на лошадь — и в тыл полка. Там был старшина, который выписывал продукты, ему лет под 50 было, меня к нему прикомандировали. Что я в этом тылу буду делать? Пол подметать? Побыл там пару дней, сходил на склад, там сахар, консервы, печенье (дополнительное питание офицерам давали), собрался — и назад во взвод, хотя в разведке еще практически не освоился. В общем вернулся, ребята там интересные были, молодые, военного призыва.
— Как они к вам относились?
— Как ко мне могли взрослые относиться? Как к брату, можно сказать. Сыном я им не мог быть, потому что им самим было по 17 — 19 лет.
— А как вам, мальчишке несмышленому, удалось троих фашистов убить? Расскажите.
— В подвале… А что тут рассказывать?
— Страшно... Маленький мальчик с оружием против вооруженных взрослых людей...
— Это сейчас кажется страшным и странным. Тогда ничего странного и страшного в этом не было. Всё было вполне естественным. Не ты первый — так тебя...
— Вот вошли вы в этот подвал, и что дальше?
— Прошли наши ребята вперед, а из соседнего коридора фашисты выходят, один поднимает автомат, чтобы стрелять в хлопцев сзади, а я за ним шел. У меня был автомат, маленький ППСик, очередь — и всё, они лежат... Сейчас пишут много о том, что первый раз на войне убивать страшно. Честно говоря, я об этом как-то не думал, да и никто не думал. Для этого воевали, чтоб убивать! Не выстрели я, погибли бы мои товарищи.
— Неужели страха за свою жизнь не было? Каждую минуту могли ведь застрелить!
— Да не было сознания такого, что тебя могут убить, с позиции нынешнего времени это трудно понять. Вот вам один из случаев. Ложусь я спать рядом с солдатом на земле. Постелил он шинель, палатку натянули на себя поверху, весной дело было. Сплю, что-то мне холодно стало, бок замерз, я палатку рукой подтягиваю к себе, рукой о землю опираюсь — что такое? Грязь — не грязь, глина — не глина. Стал кричать: “Семён, Семён!” Он у нас был помощником командира взвода, комсоргом. “Что это?” — спрашиваю. Он фонариком посветил: “Это кровь. С тобой ничего?” А того, кто рядом, — насмерть. Сонного, представляете, сонного... Так вот, в чем правда войны? Как я к этому отнесся тогда? Обтер руки, пошел в другое место, приткнулся к солдатам и опять уснул. Да я вообще не понимаю таких разговоров: один говорит “страшно”, другой — “не страшно”. А мне кажется, что люди не полностью осознавали, что может произойти с кем-то, точнее именно со мной — почему именно меня должны убить?
Мы рассматриваем документы того времени, фотографии с боевыми друзьями военных и послевоенных лет. Георгий Алексеевич рассказывает, что из их дивизии 103 человека были представлены к званию Героя Советского Союза, а дали эту высокую награду только семерым. Вспоминает, как часто менялся младший командный состав, потому что чаще других гибли командиры роты, парторги, которые вставали и шли в атаку, чтобы вести за собой солдат.
— Чем вам лично запомнились дни, когда штурмовали рейхстаг?
— Запомнилось очень много. Во-первых, надо было дойти до этого места. А это ведь европейский город и не какой-нибудь, а Берлин: каменные строения, всевозможные коммуникации — немцы прятались везде, причем с оружием в руках. Вот, допустим, трамвайный парк брала наша часть. Представляете, что там такое? Стальные рельсы и каменная брусчатка. Там так пули летят! Дней 10 понадобилось, чтобы войти в Берлин, и в самом Берлине до штурма рейхстага — еще неделя. Столько техники было, чуть ли не на каждом метре — пушка, сами посудите, ведь столько фронтов там соединилось…
— Каким был тогдашний Берлин?
— Развалины, баррикады, трупы — человеческие, лошадиные. Там вообще страх что было. Когда закончилась война, наши солдаты сразу стали убирать улицы, чтобы был какой-то проезд.
— Как сложилась ваша судьба после войны?
— Сначала пошел в мореходку, но здоровье было неважное, потом учился в ФЗО, а контингент там был — еще те головорезы. Потом работал на заводе на острове Селигер, потом на Севере, в армии в Польше прослужил 4 года, потом снова — Север до 1965 года, работал там электриком, в паровозном депо. Потом приехал в Гомель и работал много лет до пенсии на заводе торгового оборудования.
Георгий Алексеевич оказался очень интересным собеседником, помимо военной темы мы говорили о многом другом — он заядлый автомобилист, ездит уже лет 30 на стареньком “москвиче”, сам его и чинит. А еще много лет увлекается фотографией, о чем свидетельствуют пухлые семейные альбомы. Ответ на вопрос, как часто вспоминают его на родном предприятии, был неожиданно неприятным: не вспоминают вовсе, как будто и нет его. А ведь у него не только боевые заслуги. Георгий Алексеевич был одним из лучших работников завода, о чем красноречиво говорят грамоты прошлых лет, среди которых и Грамота Верховного Совета БССР. Вот такие дела. Нечего к этому добавить.
Наталья ПРИГОДИЧ
Фото автора и из архива Г. Артёменкова
К СНИМКАМ
Георгий Алексеевич вспоминает о войне без пафоса. Много лет он ведет переписку с фронтовиками, которые относились к нему как к сыну и брату. С каждым годом их становится всё меньше и меньше…
На одной из встреч в послевоенные годы Герой Советского Союза генерал-полковник В. М. Шатилов, который командовал 150-й стрелковой дивизией, подарил Георгию Алексеевичу свою книгу “Знамя над рейхстагом”. Этот подарок наш земляк Артёменков считает бесценным еще и потому, что на страницах этой книги ему оставили свои пожелания фронтовые друзья. Потрясает душевная теплота, которую сохранили мужчины, прошедшие суровые испытания войной: “Юнга, дорогой мой брат на войне…”, “Наш дорогой воспитанник…”, “Герою-разведчику, пионеру, единственному, водрузившему пионерский галстук на рейхстаге…”, “Маленький воин, милый мальчик…”
В личном архиве Георгия Алексеевича бережно хранятся документы военных лет. Жаль только, что четыре боевые медали ( “За отвагу”, “За освобождение Варшавы”, “За взятие Берлина”, “За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 — 1945 гг.”) украли в мирное время, остались лишь удостоверения к дорогим сердцу наградам.
История знаменитого снимка
Рассказывает Георгий Алексеевич:
— Фотография сделана приблизительно 5 мая. Жили мы в подвале рейхстага. Ходили уже по Берлину, осматривались (2 мая капитулировал рейхстаг). Лично видел, как приходил Жуков туда, Кузнецов, командующий нашей 3-й армией, другие генералы, полковники. А я что? Стоял с краешку, смотрел на них, мне интересно было... А снимок появился случайно. Кто-то подвернулся с фотоаппаратом, я и попросил, чтобы наш полк сфотографировали. Там были Казаков, Кондрашов, Егоров, Кантария. Кто-то выкрикнул: “Жора, вперед!” Одно мгновение, щелчок и всё. Снимок этот впервые появился в середине 70-х годов, до этого я даже не знал, существует ли он. Увидел его в “Комсомолке” с подписью “Где ты, сын полка?” После этого ко мне приехал Морозов из “Пионерской правды” и закрутилось…
Сын полка Артёменков в послевоенные годы ездил в Москву на встречи с боевыми товарищами. Во время разговора со знаменитым грузином Кантария, водрузившим Знамя Победы на крыше немецкого рейхстага.
