Семья
— Чем был обусловлен ваш выбор профессии? Кто-то из родственников работал врачом? — Двоюродный брат моего прадеда Михаил Федорович Владимирский был наркомом здравоохранения РСФСР в начале 1930-х годов прошлого века. Он окончил медицинский факультет Берлинского университета, работал земским врачом в Нижнем Новгороде. Урна с его прахом покоится в Москве в Кремлевской стене на Красной площади. Мама моя мечтала стать врачом. Но была из семьи репрессированных, и путь в медицину ей был закрыт. Ее отец, мой дедушка, после реабилитации возвращаться к себе в Казань не захотел, там бы его воспринимали как врага народа. Поэтому решил уехать подальше. Работал в Самарканде главным инженером химзавода. В этом городе я и родилась. Мои мама и папа были инженерами-химиками. В Гомель наша семья переехала в 1965 году. Родителей как специалистов пригласили на химзавод. Семья у нас была замечательная, жили в любви. К сожалению, оба ушли из жизни слишком рано — отец в 52 года, мама — в 63. — Какой случай из детства вам особенно запомнился? — Когда я была совсем маленькой, мы поехали с мамой и ее сестрой в Севастополь на День Военно-морского флота. Не успели спуститься с трапа теплохода, как я потерялась. Сейчас понимаю, что это длилось несколько минут, и мама еще не успела обнаружить мою пропажу. Я всего лишь зашла с обратной стороны киоска, у которого она стояла. Помню, как громко рыдала от страха остаться одной. — Кто сейчас входит в круг ваших самых близких родственников? — Старшая сестра с семьей, она живет в Подмосковье. И мой 14-летний сын Алексей.Профессия
— Почему выбрали именно педиатрию? — Сначала я подавала документы в Ленинградский педиатрический институт, но не поступила. Образование получила в Минском мединституте. Когда мне было еще лет 10, знакомые нашей семьи оставляли на меня своих 3 — 4-летних малышей, и я за ними присматривала с огромным удовольствием. Будучи студенткой, работала санитаркой в операционном блоке детского хирургического центра. Видела, как медики вкладывают в детей сердце, душу, знания и получают результат — выздоровление. Приобрела опыт, потом три года работала в реанимации медсестрой также в студенческое время. Научилась за это время правилам введения наркоза и внутривенным доступам, то есть постигала медицину с самой нижней ее ступеньки. Это был бесценный багаж. В общем, никогда не пожалела о том, что стала детским доктором. С 1990 года работаю в детской клинической больнице.Реанимация
— На улицах города можно видеть автомобиль скорой помощи с цепляющей надписью “Детская реанимация”. Но мало кто из простых обывателей представляет, что происходит в отделении, где врачи борются за жизнь ребенка. По каким причинам попадают к вам дети? — Детский реанимобиль можно видеть не только на улицах Гомеля. Наша выездная круглосуточная бригада оказывает помощь детям со всей области. К примеру, в прошлом месяце во время моего дежурства выезжали в Светлогорск: 6-летий мальчик упал с балкона третьего этажа. До этого был аналогичный случай — мальчик поскользнулся на лестнице и упал со второго этажа. Слава богу, в обоих случаях все закончилось благополучно. Но случается, что дети, оставленные без присмотра, погибают по разным причинам. И медицина бывает бессильна... В наше отделение поступают в основном дети с врожденными пороками развития, тяжелыми случаями пневмонии и кишечных инфекций, менингита, отравления, утопления. Но 69% пациентов — недоношенные младенцы. Это общемировая проблема. Например, у нас сейчас находятся малютки с экстремально низкой массой тела — 700 — 800 граммов, которые родились на 25 — 26-й неделе беременности. — И с чем же связана такая тенденция? — Думаю, влияние экологии и социальный фактор. Многие молодые мамы до рождения ребенка уже имели достаточно большое количество половых партнеров, неоднократно прерывали беременность. Роковую роль также играют инфекции, передающиеся половым путем. — Ребенку, который находится при смерти, лучше находиться с матерью. Но у нас не принято впускать кого бы то ни было в реанимационное отделение. Правильно ли это, по-вашему? — К сожалению, условия не предусматривают совместного пребывания матери с ребенком. Я бывала на стажировке в разных странах. Там родителям не запрещено быть с ребенком. Но и у нас уже наблюдается прогресс в этом плане. Когда я пришла на работу, было абсолютное табу: не впускать никого! Сейчас, если обстановка позволяет, родители при желании могут побыть со своим ребенком.Трагедия
— За время вашей работы вам приходилось неоднократно сталкиваться с летальными исходами. Можно ли привыкнуть к этому и воспринимать как нечто обыденное? — Для меня это каждый раз трагедия. Хотя чаще умирают дети с множественными пороками развития, чаще всего с генетическим диагнозом, у которых нет шансов на выживание: болезнь Дауна, порок сердца, другая патология. Но что касается порока сердца, то с развитием детской кардиохирургии, это уже не звучит как приговор, многие дети выживают. Возим их на операции в Минск буквально через несколько часов или несколько суток после рождения.Хоспис
— В хоспис вас привел случай или это был вполне осмысленный шаг, к которому вы готовились? — Где-то прочла фразу о том, что есть два тирана: случай и время. Наверное, меня привел случай. Хотя нельзя сказать, что все было совершенно случайно. Долгие годы я сотрудничала с детским чернобыльским проектом Ирландии, сотрудники которого занимаются в Беларуси похожей работой: опекают тяжелобольных, выполняют роль сиделок. Затем чернобыльская организация из Англии тоже открывала у нас хоспис, хотя и немного другого вида. Так что все получилось как бы само собой. В больнице я работаю сутки и два дня отдыхаю, такой график позволяет мне совмещать эти два вида деятельности. — За счет каких средств существует Белорусский детский хоспис? — Нас спонсирует детский чернобыльский проект Великобритании. В основном мы существуем благодаря пожертвованиям и спонсорской помощи. Директор английского фонда Линда Уокер подписала контракт с Белорусским детским хосписом на два года. Мы работаем по условиям этого контракта, следуя его правилам, принципам, методам. К слову, Гомельский филиал стал первым в стране, но в скором времени региональные отделения хосписа должны быть открыты во всех областных центрах. К сожалению, о нашей организации мало знают. Но есть люди, готовые помогать больным детям. Гомельские спонсоры помогли нам произвести ремонт в офисе, фабрика “Спартак” сделала подарки нашим маленьким пациентам ко Дню защиты детей и Новому году. — С чего начинали свою работу? — Объехала детские поликлиники Гомеля, собрала фамилии всех детей-инвалидов с четвертой степенью утраты здоровья, потом всех посетила на дому. Это была своеобразная шокотерапия и для меня, и для семей. Но надо было с чего-то начинать, определить объем работы. Заметила, что слово “хоспис” очень напрягает родителей, пугает, они боятся иметь с нами дело. У нас в штате пять человек: помимо меня, это психолог и три медсестры. Сейчас мы обслуживаем 30 детей. — Кто берет на себя ответственность заявить о том, что ребенок обречен и лечить его бессмысленно? — В основном дети с тяжелыми заболеваниями наблюдаются в Минске. Когда консилиум врачей решает, что дальнейшее лечение неэффективно, детей отправляют домой. Ведь если продолжать, обреченный ребенок будет еще больше страдать: лечение в таких случаях достаточно агрессивное и болезненное. Это касается в основном онкологических больных. 90% детей, которые находятся под опекой хосписа, — в прошлом пациенты нашей реанимации. Они страдают тяжелой формой ДЦП, органическим поражением головного мозга. Их заболевания неизлечимы, но состояние таких детей может быть достаточно стабильным какое-то время. — Какие проблемы в работе кажутся вам наиболее важными? — К сожалению, у нас нет стационара, как в Минске. Пока что есть офис, где решаем организационные вопросы, встречаемся с родителями, проводим тренинги. А обслуживаем детей на дому. Мечтаем, что когда-нибудь в Гомеле будет открыта палата паллиативной помощи. В свое время ирландцы готовы были выкупить один этаж в здании старого госпиталя в Новобелице для этих целей, но что-то не получилось. В России, в частности, в Москве, хосписы находятся прямо в больницах, что, на мой взгляд, не совсем хорошо с моральной точки зрения. Назначение хосписа — облегчить страдания ребенка, сделать более комфортным последний период его жизни. Вместе с тем, ребенок, находящийся под нашей опекой, не лишен права пользоваться услугами больниц и поликлиник. — Лет так через пять каким бы вы видели Гомельское отделение детского хосписа? — Какой-то загородный дом с лужайкой, игровой комнатой. В Англии, например, такие есть. В Беларуси у нас тоже есть такой, в Боровлянах за Минском. Туда приезжают целыми семьями. Умирающий ребенок может нормально провести время со своими братиками и сестричками. Психологи хосписа работают с родственниками обреченного ребенка, помогают дарить ему радость, смотреть на него без скорби на лице, а исключительно с теплом и любовью, чтобы его последние дни были как можно более яркими и насыщенными светлыми красками. Наши медсестры помогают таким пациентам избавиться от боли и страданий при помощи лекарств.Боль
— Безнадежно больные дети понимают, что их дни сочтены? — По-разному. Это зависит от разных факторов. Многие из них уходят из жизни без сознания. До работы в хосписе я думала, что ребенок, пребывающий в бессознательном состоянии, ничего не понимает. Ничего подобного! Наш хоспис проводил акцию, поздравляли детей с Новым годом. Участвовали волонтеры из медучилища, помогал Красный Крест. Купили подарки, приехали в том числе и в семью к мальчику с органическим поражением головного мозга. Прежде я никогда не видела эмоций на его лице, хотя ему уже 4 года. Когда приехали Дед Мороз и Снегурочка, мы с мамой малыша впервые увидели, как ребенок улыбается. Радости мамы не было предела! В такие моменты сами собой отпадают сомнения: стоит ли этим заниматься. Есть случаи, когда больной находится в полном сознании и в силу возраста понимает, что дни его жизни сочтены. 20 мая ушел из жизни 20-летний Миша, у которого была опухоль мозга. Нам его передали в прошлом году. Заболевание у него выявили в 14 лет. Лечение было успешным, он даже в армию собирался. Но при прохождении медкомиссии обнаружили рецидив. После этого опять оперировали, лечили, но новый рецидив он уже не пережил. Мы все очень привязались к нему и его маме, очень мужественной женщине, которая находила в себе силы полноценно общаться с сыном, петь песни, смеяться. Миша до последнего чувствовал себя комфортно. Мы успели полюбить этого парня и его уход пережили как большую личную трагедию.
Надежда
— Без сомнения, любая нормальная мать, несмотря на безнадежность ситуации, будет бороться за жизнь своего ребенка до конца. Наверняка даже при самых страшных прогнозах медиков вопреки всему она будет продолжать лечение... — У нас есть ребенок, который более года лечился в реанимации. Сейчас ему три года. Его мама — настоящий герой, и вся семья помогает этому мальчику. Он дышит через трахеостому, не развивается как обычный ребенок, но при этом мама говорит, что замечает динамику. И я тоже вижу это вместе с ней. Но есть еще один важный момент. Не все мамы понимают, что вылечить и сделать полноценным обреченного ребенка нельзя. Некоторые вкладывают огромные средства на приобретение “чудодейственных” препаратов, нейростимуляторов, а от их приема становится только хуже. Сомнительные лекарства, о которых родители узнали из Интернета, спровоцировали у одной из наших маленьких пациенток судорожный синдром, и она попала к нам в реанимацию. Мы приводили ее в чувство целый месяц. — Когда ребенок умирает, вы прекращаете общение с его родителями? — С родителями мы работаем постоянно. Пока ребенок жив, оказываем медико-психологическую поддержку, но если есть возможность, помогаем и материально. Англичане выделяют деньги на подгузники, лекарства. После смерти ребенка продолжаем общаться с его родителями. У нас есть программа “Горевание”. Не каждый ведь, пережив такую трагедию, может открыться друзьям так, как нам. — Бывали случаи, когда родители отказывались от безнадежно больного ребенка? — За время моей работы было три таких случая. В одной семье ребенок родился абсолютно нормальным, прекрасно развивался. Потом по неосторожности получил ожог, но родные сразу не обратили на это внимания. Когда ребенку совсем стало плохо, вызвали скорую помощь. В течение 40 минут ему пытались завести сердце, потом доставили к нам. У него было серьезное поражение головного мозга. Два года родители опекали мальчика дома. Потом получили квартиру и передали его в дом ребенка. Через неделю он там умер. Второй случай — аналогичная ситуация. Родители 9-летнего мальчика, страдающего поражением мозга, получили квартиру и тоже от него отказались, отправили его в Журавичи в дом-интернат для инвалидов. В третьем случае мама с папой, живущие в гражданском браке, отправили обреченного мальчика также в Журавичи и объясняют это тем, что материальное положение у них не очень хорошее. Правда, периодически его там навещают. Впрочем, ни одну из этих семей не берусь осуждать. — Это правда, что материнская любовь способна творить чудеса? — И такое бывает. Когда Никите было 17 лет, его зверски избили и бросили умирать на железнодорожную насыпь. Обнаружил подростка в 5 утра пассажир московского поезда, который не спал и увидел в окно, что кто-то лежит на насыпи. Парня сразу же доставили в областную больницу: серьезное повреждение мозга, разрыв легких, разрыв кишечника — чего там только не было. 21 день пробыл в коме, но чудом выжил. Когда мы его в прошлом году увидели — это было страшное зрелище, Никиту выписали из больницы в пролежнях... Мы стали опекать парня. Добились вместе с его мамой, чтобы его направили на операцию в Минск в отделение детской нейрохтирургии. Они там пробыли всю зиму, весну и только в июне их выписали. Зато результат превосходный: Никита сейчас в сознании, набрал вес, у него нет пролежней. И хотя дышит еще через трахеостому, но пытается двигаться. Самое главное, что у него ясный ум. Мама сделала алфавит, и они при помощи этого алфавита общаются. Даже мы, видавшие виды медики, не поверили, что такое возможно. Вот вам пример силы материнской любви.Контакты
— Вы столько горя видите, в такой страшной его концентрации. Не боитесь профессионального выгорания? — Я не святая, нормальный человек, женщина со своими жизненными проблемами. У нас работает замечательный психолог Елена Казаченко, она уникальный человек. И если я чувствую, что мне невмоготу, обращаюсь к ней за помощью. Когда год проработала в хосписе, у меня начали закрадываться сомнения, надо ли этим заниматься: слишком много эмоций, переживаний, ты не всегда в состоянии дать то, чего от тебя ждут. Стажировка в Англии была очень кстати. Мы там посетили 8 хосписов, и везде помимо прочих я задавала вопрос: “Как вы выживаете с моральной точки зрения? Как можно жить с этим бременем годами?” На что мне отвечали: “Мы гордимся тем, что семья в такой трудный момент доверила нам свою жизнь и жизнь своего ребенка”. У них совсем другой менталитет. — Всё ли мы можем перенять у них или есть какие-то неприемлемые вещи, связанные с разностью менталитетов? — Есть такой момент. Например, у них есть так называемые комнаты печали, где тело ребенка может находиться две недели. Представляете? Прощание с покойным две недели. Это же не так, как у нас: не успел умереть, а уже звонят из бюро ритуальных услуг. Там родители и родственники могут находиться с умершим ребенком все это время. Я не представляю себе, что у нас такое возможно — просто разорвет душу. Конечно же, многое из их опыта работы следует перенимать, но это должно быть адаптировано к нашим условиям.Эвтаназия
— В переводе с греческого “эвтаназия” означает “хорошая смерть”. Как вы относитесь к тому, чтобы помогать безнадежно больным уйти в мир иной? — Скажем так, если эвтаназии просит обреченный человек, который невыносимо страдает и уже не в силах терпеть этих мучений, то положительно. С другой стороны, у нас в больнице были дети без малейшего шанса на выживание, но ни один врач не возьмется отключить его от аппарата, пока он дышит. У нас нет на это права: не мы его создали, не нам его убивать. — Но родители обращались к вам с такой просьбой? — Бывало. Некоторые просят прогнозы дать на будущее. Но как мы можем сказать маме, сколько осталось жить ее ребенку? Кто-то берется делать такие прогнозы: “Ваш ребенок будет полным овощем...” Я в этом плане очень осторожна, ибо не знаю, как жизнь повернется. Единственное, что могу сказать: “Мы сохраним жизнь, но качество этой жизни останется под большим вопросом”.Общество
— А вы не думаете, что наше общество пока не готово к такой форме работы с умирающими, как хоспис? Кто-то наверняка высказывает вслух, кто-то оставляет при себе мысль о том, что незачем тратить время и деньги на тех, кто завтра все равно умрет... — К величайшему сожалению, такие люди есть, и их немало. И мы зачастую с этим сталкиваемся. Так могут рассуждать только люди, не пережившие горя. У нас была очень неприятная ситуация. В нашу детскую клиническую больницу положили для лечения в стационаре хосписного ребенка, который заболел пневмонией. Он лежал в палате с обычными детьми. И все было нормально. В один из дней в эту палату положили новичка, и его мама пошла к главному врачу с претензиями: “Почему моего ребенка положили с рядом с инвалидом?” Было ужасно стыдно за эту маму и ужасно обидно за маму обреченного ребенка, но детей пришлось развести по разным палатам. — Есть люди, которые вызывают у вас восхищение? — Восхищаюсь Анной Георгиевной Горчаковой, которая основала Белорусский детский хоспис и вот уже 17 лет успешно им руководит. У нее многому можно поучиться. Она химик-биолог по специальности и долгое время не могла направить в нужное русло свою неуемную энергию, которая у нее просто фонтанирует. Раньше она в Академии наук работала, которая рядом с 1-й клиникой, где когда-то было онкогематология. Анна Георгиевна пошла туда волонтером, потом психологом. Она такой человек разноплановый! Занимается тем, за что не каждый бы взялся. Она Личность!Кабинет паллиативной помощи Гомельского детского хосписа: тел. 40-18-50 Филиал № 3 Гомельской городской центральной детской поликлиники (ул. Быховская, 108) — прием каждую среду с 10.00 до 13.00. Телефон Ирины Людвиговны Калманович +375 44 710-96-76
ЛИЧНОЕ
— Не кажется ли вам, что человек, который видит много горя, начинает относиться к жизни с большим позитивом? — Возможно. Во всяком случае, я наслаждаюсь жизнью. — Вам свойственно такое чувство, как зависть? — Единственное, что может вызвать у меня белую зависть, — это хорошие отношения в семье. Умею восхищаться человеком, который не пробился, а добился чего-то в жизни сам. — Чего вы никогда не станете делать? — Научилась не давать никому советов в жизненном плане. Могу высказать свое мнение, но никогда не стану его навязывать. Человек сам должен определить, что ему надо. Никогда не стану обманывать сама себя, переступать через себя и свои желания, делать то, что мне несвойственно, потому что это не будет иметь смысла. — Что для вас отдых? — Полежать на диване, насладиться тишиной, потому что у нас в реанимации дети плачут, стонут, мониторы работают, и этот шум сопровождает в течение дня. Люблю домашний уют, люблю путешествовать. — В каких странах бывали? — В Ирландии, Англии, Польше, Германии, Америке, Франции, Турции. В основном ездила стажироваться или сопровождала детей на лечение и отдых. — Какие черты своего характера оценили бы как слабые? — Наивность, чрезмерную открытость и романтичность. Это издержки воспитания. Жизнь заставила меня переосмыслить многие вещи. В результате, я уже не такая наивная, как прежде, хотя веру в людей не потеряла, просто стала относиться к ним более осторожно. — Самое большое препятствие в вашей работе? — Скепсис, с которым сталкиваюсь в общении с потенциальными спонсорами. — Какой фильм вам больше всего нравится? — “Полет над гнездом кукушки” и “Собачье сердце”. Первый посмотрела один раз, и он мне врезался в память. Второй готова пересматривать бесконечно и находить для себя что-то новое. — С какими мыслями ложитесь спать? — Читаю молитвы на ночь. — Что в вашем понимании любовь? — Взаимопонимание и взаимоуважение. Это уже с высоты прожитых лет и опыта. — Что вас может вывести из себя? — Несправедливость и предательство. 
