Художник, что рисует цвет

Гомельский абстракционист Виталий Денисенко рассказал «Гомельскай праўдзе», почему в Советском Союзе был так популярен Дали, как отличить хорошую работу в его жанре от плохой и чем живопись похожа на музыку. Виталий Денисенко — скромный. Возможно, даже самый скромный из гомельских художников. И эту черту его характера нельзя определить по его работам. Они видные, яркие. Очень заметные. А их автор говорит: «Скромность — прямой путь к безвестности. Не я сказал, но сказано отлично». Не кричит о себе на каждом углу. Не умеет заниматься самопиаром. Говорит, взвешивая слова.

Рассказывает анекдоты про Пикассо. Мол, показали тому десять картин. Спрашивают: ваши? А тот: да у меня их столько, разве все упомнишь. Но вот под этими пятью я бы подписался. Вспоминает, как хорошо жилось художникам при Советском Союзе. Да, говорит, может, гласности и свободы творчества столько не было, но если средняя зарплата была 160 — 180 рублей, то у живописцев в месяц выходило 600 — 700. А билет на самолет стоил 20 рублей. Летать в сочинский ресторан на вечерок для художников было не в диковинку. При этом мало кто чурался ремесленничества: плакаты или всякие мозаики и росписи для организаций, которым под эти цели специально выделялись деньги, не были редкостью. Ленина умел рисовать каждый уважающий себя художник. Плакат с изображением вождя мировой революции шел по расценкам политических: то есть получить за него можно было больше. Всё прозаично в общем. Мастеровитость была в цене. Академизм. Виталий Денисенко в двух художественных училищах поучился: в Минске и Каунасе — в Литву поехал по студенческому обмену. Там, рассказывает, в отличие от нашей столицы, на абстрактную живопись уже реагировали спокойно, с симпатией. Правда, тогда среди студентов был в моде гиперреализм — на Западе он был на пике популярности, и молодежь старалась не отставать. — Мне тоже хотелось попробовать себя в этом, выписывал какие-то натюрморты. А потом взгляды на искусство стали потихоньку меняться. Сам меняешься — и всё вокруг меняется. Например, в свое время мне очень нравился Сальвадор Дали, но сейчас он мне совершенно неинтересен. Есть более открытые, честные задачи в искусстве и без этого наносного крутежа. Хотя в то время — время советской экономии — мы жили в серьезном таком сюрреализме, поэтому и близким нам было это искусство. — Что вы понимаете под задачами в искусстве? — Не совсем верно высказался. Не задачи. Способы выражения, когда человек ничего не нагнетает моментами из ужастиков, когда не привносит на холст литературу, а просто работает с цветом и формой. В них и есть суть живописи. Их вполне достаточно, чтобы на любые темы разговаривать. — Вы пытаетесь донести в своих работах какую-то мысль до людей? — Вернее будет сказать, я пытаюсь передать им свое восприятие мира. Вот эту работу начал — условное название «Цветы в саду» (показывает холст, пестрящий мазками желтых и розовых оттенков — прим. автора), вот это — непонятно, то ли птица, то ли рыба с луной — но это просто подмалевок на темном, можно интересно сделать. Вот здесь (машет рукой на мольберт с картиной, сразу привлекающей внимание чем-то ярко-красным) цвет основной зацепился, так теперь надо действовать аккуратно, чтобы не испортить в ней главные отношения — между формой и цветом. — В абстракционизме самое важное — поймать основной цвет? — Когда-то в дни моей юности в художественных журналах много разговоров велось о том, что главнее: содержание или форма. Между тем с возрастом начинаешь понимать элементарную вещь: любая форма — это уже содержание. Не могу объяснить более четко, но это что-то очень похожее на музыку: слушателю никто не объясняет тонкости звуковой формы, а ведь он чувствует, веселая музыка или грустная. Или философская допустим. — А как тогда обывателям оценивать такую живопись? Как отличить хорошую абстрактную работу от неудачной? Полагаясь только на свои эмоции? — Скорее всего, только на эмоции. Недавно обсуждали эту тему в кругу художников. Художники, конечно, видят всё по-своему, обращают внимание на разные тонкости: материалы, оттенки, прочие нюансы, которые человеку, не работавшему в этой области, трудно понять. Особенно учитывая то, что даже после пятидесяти лет работы еще какие-то мелочи для себя продолжаешь открывать. Но есть очень талантливые зрители, в том смысле, что они богаты эмоционально и всё это просто хорошо чувствуют. На уровне интуиции можно сказать. — А какие-то каноны в абстрактной живописи есть? — Да нет канонов. Были, конечно, попытки какие-то делить абстрактную живопись, например, на абстрактный экспрессионизм, форму творчества кубистического плана и далее в том же духе — но эти попытки систематизации ни о чем не говорят. Я всё же повторюсь, абстракционизм — это как музыка. Где-то очень близко. — Вы, кстати, какую слушаете музыку? — Очень люблю рок, но это не значит, что не слушаю другое. Вот попсу не люблю точно. Но музыку других жанров слушать могу. А любимое с юности — группа «Роллинг Стоунз». Да и сейчас много есть рок-групп, названий которых даже не упомнишь, но музыку играют интересную. — Музыка вас как-то побуждает к творчеству? — Не могу так сказать. Хотя источником вдохновения или, вернее, поводом для картины, для искусства может быть всё что угодно. Например, перевернутая фотография: когда ты увидел не само изображение, а какие-то пятна на обратной стороне снимка, свет и тень между ними и почувствовал какое-то напряжение, зацепку какую-то. Ты понимаешь, что тебя каким-то образом это касается, и начинаешь уже дальше развивать эту тему. И таким стимулом может послужить буквально что угодно. — А работы других художников? — Да, когда бываешь на хороших выставках, это тоже подстегивает к творчеству. Жаль, что в последнее время мне уже мало удается ездить, например, как раньше, в Москву и Минск — чтобы не пропустить хорошую выставку, но как правило, что-то интересное есть в любой экспозиции. Пяти великолепных работ со всей выставки вполне достаточно, чтобы покайфовать. Даже одной достаточно. Был как-то на выставке дипломных работ выпускников нашего художественного училища. И там долго перед картиной одной стоял — «За шкафом» называется: маленькая девочка и свет в темноте. Формальные недочеты были, конечно, но мировосприятию художницы я просто позавидовал. — Ваших выставок персональных тоже что-то давно не было... — Лет пять назад была. Сейчас не решаюсь. Работ хватает и не на одну выставку, но все это большая суета, заниматься которой мне не хочется: рамы, перевозки, таскания на этажи, развешивание, потом в обратном порядке. Всё это ложится на плечи художника, и я не рискую заниматься этим. — На прошлой вашей выставке были только абстрактные работы? — Нет, были и реалистичные. Но сейчас я ими практически не занимаюсь. Мне интереснее заниматься поисками формы, света, цвета. В реализме ты привязан к какой-то определенной форме, сюжету, и это связывает по рукам и ногам. А здесь — полная свобода. Но при этом, когда делаешь что-то не то, словно сам себе подсказываешь, что надо исправить ошибку, изменить что-то. Это чувство гармонии — необъяснимое такое ощущение, и у каждого художника оно свое. Поэтому неважно, в какой манере или в каком жанре он работает. Бывают непрофессионалы, которые просто поражают своим талантом. Художник — это не профессия вообще, это образ жизни, взгляд на мир, свой, особенный. Я в своих работах пытаюсь именно это передать: как я вижу мир. — А мир готов принимать такое искусство, на ваш взгляд? Точнее, в Гомеле много людей, которые бы его оценили? — Да-а. Вот вопрос. Ну, наверное, у нас, как и везде, я так думаю, сейчас потребность населения выражена в гламурных цветочках. Вернее, это могут быть даже сложные, придуманные композиции, с претензией на современность, модные, но всё равно попсовая сущность этих вещей неизгладима. Ценители хорошей живописи тоже, наверное, есть, но с ними доводится общаться редко. Сказать, что потребность в моих работах настолько высока, чтобы стояла очередь из покупателей, я не могу. — Получается, художнику вашего плана для того, чтобы жить, нужно, чтобы работами интересовались музеи? — Сильно это круто — чтобы музеи интересовались. Хотя недавно у меня закупили две работы — одну в Национальный художественный музей, другую — в музей Гомельского дворцово-паркового ансамбля, но это капля в море. Молодежь ищет выходы на зарубежные галереи, но если раньше на Западе был интерес к нашим художникам, то сейчас он спал, и считанные люди работают на какие-то галереи. Некоторые пытаются продать работы через Интернет, но я в успешность такого метода не верю. Это информационное поле настолько огромное, что я вообще не представляю, как в нем разобраться. Да и как может понравиться работа, если не видишь ее вживую? — Художник вообще может быть сам для себя менеджером или это редкий случай? — Редкий. Но и чужими услугами у нас мало кто пользуется. Знаю только один пример: группа минских художников как-то нанимала конкретного человека, который занимался их делами вплоть до подрамников, и хоть денег приходилось платить ему больше, чем он продавал работ, всё равно ребята были довольны. — Последний вопрос такой: живописец должен стремиться отразить время, в котором живет, в своих работах? — Оно само отразится, я уверен в этом. Так или иначе. Наложит свой отпечаток. И это касается любого направления живописи. Я по своим работам сразу вижу, в какой период они были созданы. Увидеть некоторые работы Виталия Денисенко можно здесь