Гомельчанин Владимир Мышак рассказал о пережитом в концлагерях

Люди навьючены вещами. На перекрестке дорог у Старого Двора был пункт сбора, там стоял крест с наброшенными на него рушниками. Полицаи ходили и объясняли, что скоро подойдут машины и всех повезут на жительство в Глуск. Потом немцы и полицаи стали отнимать у людей вещи и сбрасывать у креста. Были не только свертки и мешки с вещами, но и гармошки, швейные машинки.

Пешком нас погнали в Заболотье. Там народу прибавилось. Потом было пополнение и в Хоромцах. Колонна стала такой, что не видно, где ее начало. Стоны, плач детей. Люди утоляли жажду, черпая воду из луж. Наконец нас загнали в большой сад среди поля. Там стояли сарайчики, а на окраине вырыта траншея, на колышках прибиты две жердочки, словно насест для кур. Оказалось, что это туалет общего пользования — немцы так о нас позаботились. Приказали сдать документы. 

Спустя какое-то время погнали дальше, к реке. (Потом мы узнали, что располагались рядом с Октябрьским). На противоположной стороне — сторожевая вышка, по углам — тоже. Можешь убегать, уплывать, если... не пристрелят. Наша семья расположилась на бугорке. А народ все прибывал и днем, и ночью. Слышны были автоматные очереди, крики женщин и детей.

Несколько раз немцы привозили на грузовиках хлеб и бросали буханки в протянутые людской толпой руки. Дедушке как-то повезло: принес нам булку белого, из просяной шелухи. Бабушка набрала воды, вскипятила на костре и сварила вкусную затирку. Хорошо, что в этот период не было сильных морозов. Люди пристраивались к огоньку, прижимались один к другому, чтобы согреться. Хотя кругом сплошная грязь, днем было веселее — уже светило солнышко.

И вот в один из дней низко над нашим лагерем закружил вражеский самолет, да так низко, что видно было лицо летчика. Видимо, он рассматривал всю панораму лагеря и тысячи пленников — женщин, стариков, детей.

Сколько нас мариновали в той мышеловке, труд- но сказать. Еще несколько раз привозили и швыряли в толпу несъедобный хлеб. Многие нашли в том лагере смерть. Жители нашего поселка вышли из ада без потерь. В какое-то утро вдруг распахнулись ворота, нам приказали выходить. Людской поток буквально хлынул, но немцы стали упорядочивать его штыками и прикладами. Подошла крытая грузовая машина, и многодетные семьи заполнили кузов до отказа. Немцы пытались закрыть борт, но это не удавалось, тогда толкали людей штыками.

На обочинах дороги — трупы людей. Врезался в память еще живой пожилой мужчина, лежавший в глубокой колее, воздев руки к небу в молитве. Машины делали крутой поворот,
объезжая его. По сторонам дороги были окопы, стояли пушки под маскировочными сетками, немцы с оружием ходили слева и справа.

Доставили нас в лес. Здесь знакомая уже картина: колючая проволока в несколько рядов, сторожевые вышки, впритык к забору небольшие сарайчики, везде вооруженные немцы.
Нас погнали в распахнутые ворота. Полная свобода поселения. Мы поняли, что из ада под Лясковичами мы попали в еще более жуткий. Расположились своей семьей вокруг свободной сосенки. Была какая-никакая крыша — крона дерева.

Мама расстелила на земле домотканую постилку, второй укрывала нас. Костры жечь оккупанты запретили, пригрозив расстрелом. Ночью снег укрывал сверху еще и своим одеялом.
Утром вставали, начинали двигаться. Мама заставляла нас бегать и прыгать вокруг сосенки, чтобы не замерзли окончательно. С каждым днем застывших заснеженных бугорков становилось все больше, приходилось переступать через трупы. Вновь прибывавшие в лагерь пленники рассказывали о зверствах немцев. Одну из семей, которая еле плелась в конце колонны, отогнали на обочину и всех, в том числе и совсем малышей, закололи штыками.

Не дай бог никому повторить тот ужасный наш путь от Лясковичей до «Озаричей»... Нам никогда не забыть «благородства» фашистов.