Родина моего отца, Степана Григорьевича Сибилева, и мамы, Марфы Самуиловны Чайковой, — деревня Еремино Гомельского района. Здесь родились и выросли мои дедушки и бабушки. Жили мы по улице Школьной, которая с одной стороны упиралась в шоссе Ленинград — Киев, с другой — в железную дорогу Минск — Гомель.В семье нас было пятеро: три сестры и два брата. Отец был коммунистом, работал в НКВД. Он был очень красив, подтянут. Ходил в галифе, в гимнастерке с ромбиком, подпоясанной широким ремнем. В связи со спецификой его работы семья наша часто меняла место жительства. В конце 1940-го мы вернулись в родную деревню.
Запомнилось на всю жизнь, как в последний мирный день перед войной с вечера и всю ночь дико выла, задрав голову в небо, наша рыжая собака. Утром она исчезла. Тогда мама сказала: “Быть великой беде.” Так оно и вышло. Началась Великая Отечественная. Отец в тот день был в Гомеле. Передал записку, что уходит на фронт.
Помню, как страшно горел Гомель, огненное зарево полыхало в полнеба. Казалось, вот-вот загорится и Еремино. У нас в конце огорода под развесистой липой стояло орудие. Солдаты стреляли по наступавшим фашистам. В небе со страшным ревом летали самолеты с черными крестами на крыльях. Наши стали отступать, шли по улице на восток через поле пшеницы, которое было за железной дорогой...
Помню первых немецких солдат. Они как саранча налетели на наши дома. Грабили все подряд, особенно живность. Причем немецкие части часто сменяли друг друга — одни уезжали, другие приезжали.
Однажды поздно вечером в конце 1941-го или в начале 1942-го (точно не помню) кто-то постучал в окно. Мама побежала открывать двери, и мы услышали радостный крик: “Степочка!” Отец попросил нас не шуметь. Рассказал, что вышел из окружения. Дал маме большую сумку, чтобы она ее спрятала. Там была взрывчатка. Утром отец ушел в Гомель. Его заметила соседка и донесла в комендатуру. Приехали в наш двор вооруженные солдаты и полицаи. Окружили дом и начали обыск. Под соломой на чердаке нашли папин партбилет, а в кладовке — взрывчатку. Не знаю, кто и как передал отцу, что мы — заложники, что в случае его неявки нас расстреляют. Отец пришел домой. Его увезли в гомельскую тюрьму. Допрашивали, пытали, а потом расстреляли. Мама ездила туда, а немецкий переводчик сказал ей: “Не ходите, не ищите. Вы его нигде не найдете. Его нет...”
Спустя некоторое время за нами пришли два солдата и офицер с автоматами. Повезли всю нашу семью за деревню, на расстрел. Было лето, невыносимая жара. Нас построили у канавы за деревней. Тогда мама выбежала вперед, упала на колени перед офицером, схватив его ноги руками, громко рыдая, стала целовать пыльные сапоги. Стеная, она молила: “pan schissen nicht, meine kinder schissen nicht...” При этом била себя в грудь рукой. Это врезалось в мою память на всю оставшуюся жизнь. Нас отпустили, но долгое время мы прятались в подвале, пока не ушли немецкие части.
Одним из самых страшных воспоминаний моего детства остался такой эпизод. Однажды осенним днем дул сильный ветер. Мы, дети, как и обычно, стояли у обочины дороги и наблюдали за колонной машин, покрытых брезентом. Вдруг ветер сорвал с одной из них это “покрывало”, и мы увидели выше кузова груду голых мертвых тел. Местные жители говорили тогда, что всех убитых фашисты вывозят и топят в торфяных болотах севернее Гомеля.
Когда Советская Армия освободила деревню от оккупантов, я пошла в школу. Было мне 10 лет. Вскоре умерла мама. Наша семья разлетелась в разные стороны. Я осталась одна. Рваный платок, телогрейка и мамины войлочные сапоги — вот и все мое богатство. Питалась плодами с огорода. Потом грянули морозы. Сожгла все, что горело. В доме стала замерзать вода. Замерзала и я. Мне было 15 лет. Пошла к соседям, у которых жили квартиранты, и попросила их перейти ко мне. “Иначе я умру”, — сказала этим людям.
Семья Ирины Ковальской спасла меня от смерти. Они кормили меня, в доме было тепло. Я смотрела их маленького сына, ходила в школу. Летом работала за продукты в колхозе. Иногда тетя Ира давала мне свою кофточку и я отправлялась в кино.
Весной 1951-го наш дом совсем разрушился, развалилась печь. Меня забрала к себе сестра Зоя. Так что я стала жить в г. Лида. Днем работала счетоводом, секретарем, редактором школьной газеты. До полуночи занималась в вечерней школе рабочей молодежи. Поступила в БГУ на геологогеографический факультет.
Мне повезло на наставников. Особенно на руководителя дипломного проекта, профессора, доктора геолого-минералогических наук А. В. Фурсенко. Это был потомственный дворянин, интеллигентнейший человек, ученый с мировым именем, знающий в совершенстве немецкий, французский языки, латынь.
Поскольку литература по моей специальности была в основном на английском, три года я овладевала им на кафедре иностранных языков АН БССР. Сдав экзамены, поступила в аспирантуру Академии наук по специальности “Геология, палеонтология и стратиграфия Припятского прогиба Белоруссии.” По этой же теме защитила кандидатскую. Моя работа была связана с проблемой нефтегазоносности южной части Беларуси.
Вся моя семья сейчас живет в Минске. Мужем моим стал бывший сокурсник И. А. Линник. Он лауреат Государственной премии в области четвертичной геологии. У нас две дочери, зятья, трое внуков.
Но когда я оглядываюсь назад и вспоминаю свою родную деревню Еремино, свое голодное и холодное военное детство, родителей, братьев, сестер, неизъяснимые чувства грусти, боли и одновременно радости охватывают меня. Ностальгия по родине... В такие минуты стихи сами ложатся на бумагу:
Добрый день, дорогая сторонка,
Сторона моих белых садов,
Твоя песня прекрасна и звонка,
Ты — долина чарующих снов.
Край черемухи белой и нежной,
Убегающих вдаль поездов,
Там поля — океаны безбрежны,
Там долины могучих дубов.
Беззаботное милое детство,
Песни мамы, вся наша семья...
Ты со мной, вековое наследство,
Я навеки, всем сердцем твоя.
Любовь ЛИННИК (Сибилева)
г. Минск
Записала Людмила ФОМЧЕНКО,
д. Еремино
