Медик помогает пациентам уже 40 лет, более 20 – возглавляет областную специализированную клиническую больницу. Врач ответил на вопросы корреспондента «Гомельскай праўды».
Степан Крот: «Считаю, душевное отношение к людям – главное в профессии медика»
– Степан Яковлевич, с чего начался ваш путь в профессию?
– Желание стать врачом появилось еще в детстве. В нашей семье росли пять детей. Когда были маленькими, родная сестра ударила ногу. Ближайший медпункт находился в 15 километрах. Стояла суровая зима, мама с шестилетней дочкой на руках добралась туда к вечеру. Хирург принял решение отправить их еще за пять километров в больницу. Транспорт не предоставил. В конце концов сустав нагноился. Сестра поправилась, но и сейчас прихрамывает. Я решил, что буду хирургом и стану помогать людям. Мать одобрила мой выбор и просила никому в помощи не отказывать. По сей день стараюсь выполнять ее наказ.
– Почему выбрали проктологию?
– Понимал, что будущее за узкой специализацией. Главный хирург Гомельской химзаводской больницы приехал в Житковичи и пригласил меня к себе – в учреждении открывали отделение проктологии. Поясню: в начале 80-х по распределению работали вместе с супругой в Житковичском районе. Она акушер-гинеколог, я – хирург. Местные жители до сих пор думают, что я их земляк. Наверное, потому что никому не отказывал. Держал обещание, которое дал матери. Мы с женой буквально жили в больнице. Помню, поступает звонок, нужно ехать в больницу сразу вдвоем. Сына забирали с собой, потому что оставить не с кем. Пока работали, он спал в ординаторской.
– Вы в медицине более 40 лет, расскажите о самом сложном периоде.
– Трудности начались, когда возглавил больницу. Многие пациенты с заболеваниями почек нуждались в помощи. В мире начали внедрять перитонеальный диализ. Мы понимали, что на тот момент с современной технологией сможем помочь всем. Раньше количество мест на диализе было ограничено – некоторые пациенты могли не дождаться своей очереди. Получили в рамках гуманитарной помощи специальные растворы и катетеры. Прооперировали 30 пациентов. Все шло хорошо, терапия им помогала. Однако затем растворы закончились… Настало время закупать их за рубежом. Требовались большие деньги. Это был конец 90-х. На годовой запас было необходимо около 300 тысяч долларов. Начал ходить к руководителям. Все понимали, но разводили руками. «Не морочь голову – у нас посевная», – дал ответ заместитель председателя облисполкома, курировавший тогда сельское хозяйство, здравоохранение. Я дошел до двери и не выдержал: «Можете столько не сеять, хлеба понадобится меньше – 30 человек умрут». Руководитель оказался порядочным человеком, нас поддержали и выделили деньги отдельной строкой.
– Насколько знаю, на стыке веков больница сделала рывок и в офтальмологии...
– Да! И это было нелегко. В конце 90-х появлялись коммерческие фирмы, которые ставили людям зарубежные хрусталики. Задались вопросом: почему мы этого не делаем? Однако требовалась лицензия. Ездил в Минск на протяжении полугода и не понимал, почему нам не дают разрешение. Объяснил, что махинаций быть не может, при необходимости эксперт выявит, человеку установлен импортный или отечественный хрусталик. В то время было несколько коррупционных скандалов. Нам поверили и выдали лицензию на реализацию. В больницу пошли люди. Хирурги стали имплантировать также и зарубежные хрусталики и провели за год более 1200 операций, хотя некоторые учреждения не сделали ни одной. Коллеги удивлялись, как мы добились такого масштаба. Дальше офтальмологические больницы стали обращаться в Минздрав за лицензиями, и там приняли общее постановление. Подход изменился, лицензии больше не требовались, наш документ остается единственным, выданным госучреждению. Мы вовремя вошли в сферу, что побудило развитие офтальмологической службы в Гомельской области.
– Получается, коммерция не вредит медицине?
– Никогда к ней не стремились, просто у людей появился выбор между отечественным и зарубежным хрусталиком. А цены у нас доступные – коррекция зрения на оба глаза стоит около 800 рублей, частные центры берут больше. Порой удивляемся, от чего отталкивается частник при ценообразовании. Наш экономист все рассчитал – это разумная стоимость и позволяет все окупить. А ведь руководство области в свое время выделило миллион долларов на оборудование. Правда, его ресурс уже исчерпан, сейчас нужно новое. Надеюсь, этот вопрос в скором времени решится. Понимаем, что основные силы брошены на борьбу с COVID-19. К слову, в каждом областном центре есть частные офтальмологические центры, исключение – Гомель. Почему? Пациенты выбирают авторитетных офтальмологов, которые пользуются доброй славой. А у нас трудятся звезды офтальмологии, поэтому люди идут в химзаводскую больницу. Но частные центры пытаются переманить наших врачей. Наверное, кто-то может и уйти.
– По-вашему, в чем слабые точки современной медицины Беларуси?
– Неправильный шаг – разрушение территориального медицинского объединения. Поликлиническое звено отдалилось от стационара: каждый трудится самостоятельно. Нельзя врача из больницы направить в поликлинику на прием, а оттуда пригласить к нам на дежурство. Заменять друг друга сложнее. Еще хочу, чтобы медицина перешла к амбулаторным операциям, даже относительно серьезным. Сможем более оперативно помогать людям и уменьшим экономическую нагрузку – лечение в стационаре обходится дороже.
– Достаточно ли зарабатывают медики?
– Оплата труда растет. Мы не работали в красной зоне, а там коллегам положены приличные доплаты. Но и у нас неплохой уровень зарплаты. В прошлом году средняя составила 1103 рубля, у врачей – 1879. Отрасль развивается. Согласен с тем, что всегда есть куда расти.
– С хорошей зарплатой соблазна меньше уйти в частную практику.
– Есть другой момент – традиционно на медиков ложится большая моральная нагрузка. У нас слишком высокая цена ошибки. К счастью, трагические случаи – редкость. Но они выбивают из рабочего ритма, никакие деньги не помогут. Кстати, тонкий момент, что считать врачебной ошибкой. Поймите, если врача всегда наказывать – желание трудиться снизится.
– Вы болезненно переживаете ошибки?
– Да. Поверьте, даже из-за осложнений переживаю. Хирурги порой испытывают сильную тревогу, хотя люди думают, что мы черствые и жесткие. Это не так. Есть случаи, когда врачи уходили из медицины из-за неудач.
– Хотели уйти?
– Нет, справляюсь с сильными переживаниями. Когда люди теряют близких, у меня боль остается надолго. К сожалению, помочь удается не всем, врачи не всесильны. Однажды открыл комментарии о нашем учреждении в интернете. Прочитал и понял, что мне можно уходить на пенсию. Люди хвалят нас. Это приятно. Однажды пациент сфотографировал очередь к хирургу и выложил в Сеть. Мужчина негодовал, хотя неправильно понял ситуацию. Люди все объяснили, заступились за нас. Пациент через два часа все удалил. Если взять нашу книгу замечаний и предложений, за год оставляют один-два негативных отзыва, но в 99% случаях больницу и медиков благодарят. Книгу может попросить каждый и убедиться в моих словах. Она лежит в приемном покое. У нас нет фразы: «Это не к нам». Если действительно человек перепутал кабинет или больницу, ориентирую коллег объяснить, показать дорогу. Иногда и жестко спрашиваю с сотрудников за неправильное отношение к людям. Стараюсь доходчиво объяснять, что с пациентами нужно работать так, будто они родственники. Это мое базовое требование.
– Впереди референдум. По вашему мнению, на какие изменения Конституции следует обратить внимание в первую очередь?
– Не раз принимал участие во Всебелорусском народном собрании, пункт о нем больше всего импонирует. Президенты будут меняться, а ВНС при грубых оплошностях главы государства сможет запустить импичмент. Это защита, которая сохранит целостность и независимость страны. Проще говоря, собрание подстрахует от случайных людей у руля. Еще выступаю за сохранение исторической правды. Я родом из Бобровичей Брестской области. Во время войны немцы полностью сожгли эту деревню, погибли 676 жителей. Не восстановились и три ближайших населенных пункта. Там выжил один человек, и только потому, что находился в момент трагедии в Москве. На памятнике жертвам нанесены имена 28 погибших с фамилией Крот – остался жив из нашего семейства только мой отец. Он – круглый сирота. А спасся, потому что в это время пас коров в лесу. В фильмах показывают, как немцы гоняли мирное население по взрывоопасным местам. Моя мама рассказывала об этом, потому что с другими 13–14-летними девчонками и мальчишками таскала бревно по минным полям. Повезло – она выжила, а кто-то нет…
– Есть пункт, что гражданин должен заботиться о своем здоровье. В этом действительно есть необходимость?
– В Беларуси доступная медицина. Однако медики не должны ходить за пациентами, уговаривать сделать рентген или что-то еще. Например, человек после 40 лет должен пройти ректоскопию, после 50 – колоноскопию. Мы в год около 600 полипов удаляем только с помощью эндоскопии. А это предраки и спасенные жизни. Но есть люди, которые категорически отказываются от профосмотров, а потом тяжело заболевают. Лечение опухолей – другая нагрузка на здравоохранение и иной исход для пациентов. Люди должны быть более дисциплинированными, нести ответственность за здоровье и думать о других – ведь расходы на лечение ложатся на плечи всех налогоплательщиков. Мы можем сократить денежные поступления в здравоохранение, если победим халатность и начнем массово вести здоровый образ жизни.
