Сёлета Дзень беларускага пісьменства праходзіць у Бялынічах на Магілёўшчыне

Волшебный понедельник, как не лежать в гамаке, не бездельничать, тем более на днях выполнил программу максимум? Как не млеть от внезапно вернувшегося лета, как просто не лежать и не впитывать его каждой клеточкой? И не хочется никуда бежать, и никуда ехать, и никуда идти. Даже в лес на речку в парк не хочется, а хочется здесь и сейчас. Ходить босиком по траве, она мягкая, и теплая, и шелковистая – и не знаешь, что с ней делать – не то фотографировать, не то лежать, не то хоть ешь ее, так она волшебна. Шучу, конечно… но какое это счастье – босиком по траве. Высокой, мягкой, в ней, наверное, живут странные существа. Какие? Написать, что ли, сказку о них, которых и не видим мы. Знаю, написаны уже все сказки, а хочется.

А август чувствуется, и трава до обеда мокрая, а может, не поэтому, но разве важно? Сад еще полон зелени и уже осенних цветов, но яркий, еще сумасшедше яркий, летний... Нет, уже чуточку осенний. Летние цветы не такие, они безбашенные и их много-много разных, осенние мудрее в той же яркости. Но выбор не таков, все больше астры и хризантемы, но это потом – еще лето, лето, еще даже розы цветут. А я босиком в траве, и рядом астры, и они уже поют об осени, а мне жарко. И на улице жарко, жарко, а утром было холодно, а я не помню. Сейчас не помню, потому что пью лето, и гамак, и качели, и сумасшедший базилик рядом, пахнет одуряюще, горячий, взять бы листик и съесть, немытый... На языке будет терпко, знаю – горячий итальянский вкус...

Лето-лето, как тебя спрятать по баночкам, чтобы зимой открывать – и ты выпорхнуло бабочкой и согрело. Лето уже пахнет яблочным садом и сушеными грушами, и толстые кабачки у крыльца – эй, хозяйка, что лежишь, забот полон рот... Лежу. Или нет, встану и побегу по траве снова босиком! Лето-лето. Я конфету съела. Пару дней хранила. Мне принесли, лично мне, так чудно и волшебно, когда помнят, любят и приносят конфету – только для тебя. А я ее вот сейчас, в летний жаркий день, и съела.

В гамаке и глядя на зеленую солнцем залитую траву и в синее небо, и под перезвон музыки ветра. Точно запомнится.

Ветерок волосы трогает, по плечам рассыпает.

Лето. Август. Счастье. Здесь и сейчас.

…Светало. Набросив на плечи теплый платок, Параскева вышла на крыльцо и сразу почувствовала что-то неладное: во влажном недвижимом воздухе устоялся горьковато-едкий дым. Застыв на одном месте, она долго пыталась понять, с какой стороны прибился в Веснянку этот чадный запах, но – безрезультатно. Босиком женщина медленно прошлась по двору, ощутила, что ногам очень приятно ступать по мягкой траве, на которую опустилась прохладная роса, и вдруг осознала, что смолистый запах гари ощущался везде. 

Первое, о чем предположила, – недалекий лесной пожар, что было похоже на него: не раз с отцом-лесником ей приходилось тушить подпалы и самовозгорания. Скорее всего, несмотря на обильную влагу от прошедших дождей, загорелся недалекий сосновый бор. Именно оттуда, от дороги, ведущей к соседним деревням и к райцентру, подумала женщина, ползучий, едкий дым, несмотря на безветренную погоду, добрался до Веснянки. 

Однако что-то ее все-таки настораживало в этом уже устоявшемся тяжелом запахе. Только Параскева не могла понять, что же именно, но ощущение чего-то плохого, какой-то страшной беды не покидало ее ни на минуту. 

Вдруг где-то вдалеке она едва расслышала знакомый ей шум, который уже давно не слышала. Долго перебирала, на что он похож, но что-то ей подсказывало, что работал двигатель автомобиля. Он то пропадал, то появлялся и снова надолго утихал.

Параскева вдруг вздрогнула от неожиданности: в утренней дремотной тиши, наполненной этим густым дымным смогом, ее окликнул взволнованный женский голос: 

– Параскева, ой, добре, что не спишь…

Женщина оглянулась и увидела у калитки еще моложавую, не более сорока пяти лет, тетку Ганну, и, словно та притягивала неведомой силой, пошла к ней навстречу. 

Соседка, поравнявшись с Параскевой, крепко запыхалась, выглядела растерянной и своим видом испугала невестку Мироновых не на шутку, ведь тетка Ганна никогда такой порой не приходила к ним.

– Горе случилось, милая…– вдруг заплакала тетка, едва переведя дыхание. – Немцы Высокую Рудню сожгли… Смог видишь какой, до нас оттуда добрался…

– Как сожгли? – оцепенела от страшной новости Параскева.

– А я разве что знаю? Ето ж только прибежал едва живой племянник мой, Витька, сестры моей младшей сын, погодок моего младшего, Кольки. Так нельзя смотреть на хлопчика. Боже мой! Плачет, заикается, натерпелся такого страху. Говорит, позавчера в Высокую Рудню прискакал всадник-чех, сказал, чтобы уходили все люди, сожгут их. Но ему никто не поверил: не могут люди людей жечь, и никто никуда не съехал. А под утро немцы и полицаи деревню окружили, из хат всех выгнали в чем были, сказали, что, если не выдадут партизан, коммунистов и комсомольцев, да и всех тех, кто им помогает, хлеб печет, расстреляют. Но кто ж кого выдаст, жили все ведь по-человечески, дружно, я добре знаю... Много кого и постреляли прямо в хатах, а потом всех, антихристы, живьем в школе сожгли. Сестра моя, Надька, Витьку в бульбянище за домом спрятала, одному Богу известно, как и догадалась. Своими глазами видел он все – как мамку вели, как люди кричали в том огне адском. Дите горькое, плутал всю ночь по лесу, пока прибился. Еще слышал малец, мол, как полицаи, которые вели на смерть людей, обмолвились, что завтра очередь и Веснянки… Хлопчика вон никак не успокою, всех в доме поднял, трясется: «Тикать, тетечка, надо!!!»

Ганну раздирали слезы. Растерянная Параскева, жалея ее, обняла соседку:

– А я подумала, что это в лесу пожар… 

– Нет, Рудни нет, спалили вороги. И что нам теперь делать, куда идти, ведь придут, придут нехристи… – дрожащим голосом продолжала соседка. И вдруг замолчала, что-то обдумывая, принимая решение.

– Может, послышалось ему? – никак не могла поверить в услышанное Параскева.

– Нет, Параскева. Беда будет. Верное дело: в лес, к болоту и озеру надо с детьми уходить. Пересидеть день-другой там. Авось нас не тронут. Как тихо будет – вернемся в деревню.
– Поздно, они уже тут… – ужаснулась Параскева, увидев, как у крайней хаты, метров за триста, вырвавшись из леса, будто черный ворон, остановилась грузовая машина. Из нее стали выпрыгивать немецкие солдаты. Вскоре Веснянка была окружена…