Доктор Ида Миневич (на снимке), терапевт, лечиться у которой считают везением пациенты известной в Бостоне клиники St.Elizabeth’s Medical Center, родилась в Хойниках, где в 1972 году окончила 2-ю среднюю школу. Образование получила в одном из самых престижных вузов — 1-м Ленинградском мединституте. Год проработала под Ленинградом, вышла там замуж за земляка и вернулась в Гомельскую область. Четырнадцать лет практиковала акушером-гинекологом в Новобелице, а в 1994 году эмигрировала в США.
— Ида Михайловна, сложно ли было вам, врачу с престижным советским дипломом, получить право на практику в Соединенных Штатах?
— Откуда бы ни приехал врач в США — из Беларуси, Англии, Германии или с Украины, каким бы светилой он ни был на Родине, как бы бегло ни говорил по-английски, здесь он должен обязательно сдать экзамены на уровне выпускников местных медицинских вузов. Готовиться нужно самостоятельно, а экзаменоваться совместно с будущими американскими коллегами в одной и той же аудитории. Два экзамена по медицине, третий — по английскому. Сдашь их успешно — получаешь сертификат, дающий право приступить к тренингу, у нас это называлось ординатурой, тут резидентурой. В зависимости от того, в какой отрасли медицины ты хочешь специализироваться, тренинг может продлиться два, три года и пять лет.
— Лично вам сложно было сдать эти американские экзамены?
— Очень. Дневала в библиотеке каждый день с 8 часов утра до 8 вечера без выходных. Кое-что нужно было обновить в памяти по медицине, кое-что освоить заново, да и сдавать экзамены — на английском. В то же время необходимо было уделять достаточно времени одиннадцатилетней дочери и тринадцатилетнему сыну, для которых время адаптации тоже оказалось непростым. В небольшой квартире жили мы большой семьей, с нами еще была парализованная свекровь, сестра мужа с сыном. Но жили дружно, помогая друг другу.
Приехала я сюда без английского, а мой почти беглый французский, который прилежно изучала в школе и институте, так же, как и русский, здесь никого не впечатляет. По пятницам работала волонтером в реабилитационном центре, ухаживала за беспомощными стариками, попутно практикуясь в языке.
— Сколько времени вам потребовалось, чтобы подготовиться и сдать экзамены?
— На первый тест рискнула пойти через год и восемь месяцев и сдала его успешно. Каждый экзамен, кстати сказать, длится два дня по шесть часов в день, нужно ответить чуть ли ни на тысячу вопросов. Сертификат я получила через два года — не такой уж и большой срок, у многих, знаю, уходит четыре, а то и пять лет. Но это еще не все, после резидентуры тоже пришлось проходить серьезную проверку.
— Система образования в Ленинградском мединституте выдерживает сравнение с американской?
— Не сомневаюсь, Ленинградский институт по уровню преподавания и подготовки врачей на одной ступени с такими престижными американскими университетами, как Гарвардский и Йельский. У нас были замечательные, влюбленные в медицину врачи-педагоги, умеющие передать и свои знания, и способность найти подход к каждому пациенту. Такой способностью когда-то славились земские доктора в России, к числу которых принадлежал Чехов.
Сдав экзамены, восемь месяцев я практиковалась в знаменитом Beth Izrael Deaconess Medical Center. Умение общаться с больными, вызывая у них доверие в успех лечения у меня благодаря альма-матер.
Когда своим здешним студентам и резидентам — я преподаю в университете TUFTS — говорю, что у нас был один профессор на двух студентов, они не могут поверить. Тем не менее в мое время в 1-м Ленинградском мединституте было так, не знаю, как теперь. Интересный случай: я узнала, что бабушка одного из резидентов, который три года проходил у меня практику, была моим преподавателем фармакологии в Ленинграде.
— Чем отличается американская медицинское обслуживание от белорусского или российского, с которым вы сталкивались раньше?
— Врачи такие же, есть разные по уровню квалификации и по отношению к больному. Но на Родине в нашем распоряжении были в основном голова, руки и лаборатория. Помню, только начинали внедрять УЗИ. В 1994 году, когда приехала сюда, ходила с широко раскрытыми глазами, знакомясь с медицинским оборудованием и технологиями, которыми пользуются здешние врачи — компьютерная томография, магнитно-резонансная томография, не говоря уже о УЗИ.
В Беларуси когда-то мы выписывали больным самые дорогие и эффективные лекарства, не думая о том, сколько они стоят: медицина была бесплатной. Медицина в Америке — бизнес, она платная. И это большой минус. Когда ты выписываешь тот или иной препарат, не можешь не думать о том, будет ли он оплачен медстраховкой, уже не говоря о пациентах, у которых таковой нет. И как следствие работа врача здесь зачастую оценивается страховой компанией в первую очередь не эффективностью лечения, а стоимостью выписанных им лекарств. Прежде чем выписать дорогой и эффективный препарат, иногда приходится месяц работать со страховой компанией, чтобы доказать, почему именно он и только он поможет больному. И не всегда удается это сделать.
— Получается, что работу врача оценивают только страховые компании?
— О нет, работу врача здесь оценивают все, страховые компании в том числе. И оценки эти прямо или косвенно влияют на зарплату.
— Какие же факторы сильнее всего влияют на зарплату терапевта в частности?
— Самый важный показатель — количество больных, которых принимает врач ежедневно, и сколько из них сложных. Второе — оценка профилактических мероприятий, иначе говоря, насколько успешно врач предотвращает заболевания и госпитализацию. Здесь очень важно, чтобы терапевт своевременно направил больного на прививки, лабораторные анализы, а также на необходимые по возрасту или плановые профилактические процедуры: УЗИ, колоноскопию, маммограмму, гинекологический осмотр. Если больной отказывается от рекомендованной ему процедуры — минус врачу. Третий фактор — оценка пациентов и страховой компании. В опросных анкетах, которые распространяет клиника, больные должны выбрать между оценками “очень хорошо”, “хорошо”, “удовлетворительно”, “плохо”, “очень плохо”.
— Круг ваших пациентов интернационален?
— Русско- и англоговорящих приблизительно по 45 процентов, среди них, кстати, есть и выходцы с Украины, из Эстонии и других республик бывшего СССР, остальные десять — говорящие на французском, испанском, португальском, китайском... В нашей клинике, как и в других, целый штат профессиональных переводчиков, хорошо знакомых с медицинской проблематикой. Есть и технические устройства, позволяющие, например, американскому врачу тет-а-тет беседовать с русскоговорящим больным.
— Сколько времени отводится врачу на прием одного пациента?
— У каждого врача свое расписание. Обычный американский терапевт принимает 30 пациентов с 8.30 до 17 часов. У меня короткий визит 15 минут, четыре визита по 30 минут и четыре визита по 45 минут, если речь идет о годовом осмотре. Но там, где возможно, я “ворую” время от этих 45 минут у более молодых разноязычных пациентов для моих русских стариков. Потому что русскоговорящие пользуются мною еще как и психотерапевтом, они не прочь услышать мнение своего терапевта о заключении кардиолога, пульмонолога, гастроэнтеролога, и я их понимаю. Дамы же заодно получают консультацию и по гинекологии. До сих пор обожаю свою первую специальность и с удовольствием помогаю им.
Не могу не посетить своего больного и в госпитале, хотя мне за такие визиты не платят — вот уже около десяти лет здесь считают, что это отнимает у терапевта слишком много рабочего времени. Я же воспитана на других традициях и хочу знать о своих пациентах все.
— Но, согласитесь, вы нетипичный американский врач. По традиции земских врачей вы лечите больного, а не болезнь. А здесь лечат болезни по схемам. Или я не прав?
— Много об этом думала, я тоже лечу по схеме. Когда ко мне приходит человек с болями в колене, я его осматриваю, и у меня в голове десять диагнозов. Схема симптомов каждого из них позволяет один за другим исключить неправильные. В России же мы ставили сразу более вероятный диагноз — артрит — и лечили от артрита. Спохватываемся, когда боли не проходят, несмотря на лечение. Да, молодые доктора действительно лечат здесь болезни, а не больного, это проблема обучения, я вижу это по своим студентам. Некоторым из них, кому трудно разговориться с больным, вызвать к себе доверие, прямо советую выбрать другую специальность. Но зато каждый американский врач сам встречает больного, здоровается с ним, расспрашивает о делах, настроении...
— У меня когда-то дерматолог после беглого осмотра диагностировала меланому, что повергло в отчаяние. Две недели с ужасом ждал анализа — диагноз, к счастью, не подтвердился. Стоит ли, по-вашему, о роковом диагнозе напрямую сообщать пациенту, как преимущественно делают здешние эскулапы?
— Раз на раз не приходится. Одному больному я сообщу, потому что уверена: характер позволит ему мобилизоваться и, если он не вылечится, то продлит жизнь и завершит ее достойно, закончив все свои дела. Другому не скажу, хотя от его близких ничего не утаю, — этому человеку с его характером тоже будет во благо.
— Но это ведь из той же серии: лечить не болезнь, а больного?
— Да, но, к сожалению, не все мои американские коллеги дают себе труд узнать больного, его характер, отношение к жизни и смерти. Кстати сказать, с таким отношением к миссии врача не рождаются, этому можно научиться: от своих учителей, от окружающих тебя людей, от своих пациентов, наконец. Но умеют этому учиться врачи по призванию, а не по расчету.
Были случаи, когда мне приходилось уговаривать онколога не сообщать моему больному страшный диагноз, а доверить эту нелегкую миссию мне. Практически каждый мой пациент имеет доверенное лицо из близких родственников, с которым я всегда могу обсудить, как лучше поступить в том или другом случае. Такому больному очень важно, чтобы доктор не оставлял его на всех этапах лечения. Справедливости ради следует сказать, что в некоторых случаях утаить от больного страшный диагноз просто нельзя: откажется от необходимой ему операции.
— Тем не менее, судя по вашему рассказу, с медициной здесь, как говорят, все ОК. Чем же вызвана реформа здравоохранения, инициированная Обамой, и почему она не нравится его оппонентам?
— Да, но медицина здесь, к сожалению, доступна далеко не всем, президент Обама хочет изменить это положение. У меня такое впечатление, что мало кто понимает суть этой реформы, но многие ее ругают. Чтобы в нее вникнуть, надо прочитать несколько тысяч страниц, никто этого не сделал — и недовольные конгрессмены, и сенаторы, и просто обыватели. Могу сказать, что не видела пока ни одного пациента, который бы хоть как-то пострадал от этой реформы.
Не секрет, что у 30 процентов малоимущих жителей США не было медицинских страховок, а это значит, они лишены врачебного обслуживания. Если кому-то из них понадобилась неотложная помощь и госпитализация, нужны огромные деньги, которых у него нет. Платит, естественно, налогоплательщик. Обама добивается того, чтобы у каждого американца была медицинская страховка.
— Когда вы решили стать врачом и были ли в вашем роду доктора?
— Родители не имели отношения к медицине: отец работал на ремонтном заводе, а мама преподавала белорусский язык в школе. Я обожала математику, побеждала на всех олимпиадах, сама освоила интегральное исчисление, мне прочили будущее чуть ли не Софьи Ковалевской. Но вдруг, неожиданно для себя, родителей и педагогов, в девятом классе объявила, что стану врачом. Как золотой медалистке мне нужно было сдать только один профилирующий экзамен — по химии, получила пятерку, на это мне понадобилось десять минут. Экзаменаторы были потрясены: мало того, что девушка из белорусской провинции блестяще решила задачу и ответила на вопросы, она наизусть знает таблицу Менделеева! Как сейчас помню 3 августа 1972 года: моя мечта сбылась, я стала студенткой акушерско-гинекологического отделения. Конечно же, благодаря прекрасным педагогам нашей 2-й Хойникской средней школы, фамилию моего учителя по химии и сейчас помню — Шахрай. А сын и дочь не пошли по моим стопам — окончив колледжи, успешно работают в сфере финансов и маркетинга.
— После эмиграции удалось побывать на родине?
— К сожалению, пока не вышло. А вот в Петербурге удалось провести два незабываемых дня во время круиза. С непередаваемой радостью окунулась в море русского языка, побывала во многих местах, о которых помню со студенческих лет. У меня прекрасные воспоминания и о Беларуси. Очень хочется вернуться в места моего детства и юности. Муж, между прочим, уже был в Гомеле, в скором времени я тоже обязательно соберусь.
Эдуард Говорушко
Бостон, США
