Горестное детство Веры Козлович. Рассказывает узница лагеря детей-доноров в Скобровке

Наша семья – мать Данусевич Анна Лаврентьевна, отец Нестратич Николай Николаевич, сестра Антонина 1928 года рож­дения, братья Иван и Михаил, а также сестра Мария и я, 1931 года рождения. Жили мы в деревне Копцевичи Копаткевичского района Лучицкого сельского Совета.

Пришли немцы, мать с малыми детьми сидела в погребе. Прятались, потому что сильно бомбили самолеты. Потом отправились в лес, вся деревня спряталась в лесу. Спали под открытым небом, под простыней самотканой. Когда наступила осень, нас снегом присыпало, отец сделал курень.

Сколько были в лесу, не могу сказать. Жили долго, потому что отец с матерью ночью ходили в деревню, продукты доставляли, чтобы кормить нас. Продукты были дома закопаны. Пшеница была, так как мы сея­ли огороды, все сеяли и рожь, и просо.

Потом в лес пришли немцы. Привели их, наверно, полицаи. У одной женщины забрали платок, у нее на руках был ребенок. Она отнимала этот платок, и немцы женщину убили, а ребенка выбросили. Я слышала, как ребенок кричал, почти неделю плакал.

Немцы нас вернули в деревню. Помню, старшая сестра Антонина сидела на возу. Мать не отпускала ее и одновременно держала маленького ребенка, брата младшего. Немец вырвал сестру, а мать прикладом по спине, она с ребенком упала около воза. Мы плакали. Немцы нас отправили в хату. И мать тоже, а Антонину в машину посадили, в Германию забрали.

Немцы ходили по хатам, искали семьи председателя и бригадира. Председателя не помню как звали, а сына его звали Адам. Нашли и их повели, а мы в окно смотрели. Одной только Анюты не было, сестры Адама, то есть председателевой дочки. Она была с ребенком в крайней хате. Помню, немец шел за ней, а она впереди и несла ребенка, потом немец ее в плечи пихнул, ребенок упал. Он взял его под мышку и понес. Всю семью повели к сушне, где лен сушили. Лен растащили по земле и обложили вокруг сушни. Подвезли еще соломы. Председателя семью и семью бригадира впихнули в сушню, и женщину с ребенком тоже, ребенка немец бросил туда, а ее прикладом пихнул. И сразу же подожгли солому.

Тогда две семьи спалили. Я видела, как горела сушня и как горели люди. На второй день немцы ушли, а мы и родственники ходили и вытаскивали трупы. Их положили на землю и опознавали. Ребенок маленький тоже сгорел, его вообще невозможно было опознать.

Дальше нас, детей, погрузили в машину и повезли. Приехали в Новоселки. Выпустили на поле, обнесенное колючей проволокою. Там и ночевали. Нас было много – всех малых детей из деревни забрали, а старших отправили в Германию. Моя мать пришла с одной женщиной пешком в Новоселки и принесла булку хлеба, а также сухари. Захотела нам передать, она и проволоку грызла, а немец ударил ее, она упала. Хлеб нам бросила. Не знаю, кто его забрал, а сухари я забрала.

Потом детей из-под проволоки забрали и отправили в клуб в Новоселках, там было много соломы. Всем повесили номера какие-то, а на лоб поставили черные пятна. Затем нас разделили на старших и младших. Меньшая сестра попала в клуб, а я к старшим. Я побежала к ней. Дети меня накрыли соломою, сами сели на меня. Было много блох, кусались, невозможно было лежать, но терпела, чтобы остаться с сестрою. Я думала, что меня будут искать, но никто не искал, поэтому я осталась и попала в Скобровку.

В Новоселках нас сводили в баню, потом подъехал товарный поезд, всех детей погрузили в вагоны и повезли. По дороге давали борщ какой-то в железных черных банках. Мясо в нем было фиолетового цвета или синего, мы выбрасывали его, боялись есть.

Привезли в Скобровку и там расформировали: мальчиков отдельно, девочек отдельно. Разместили по квартирам. Много детей было, на полу спали. Одеж­ды никакой не давали, были в своем. Порванное все было, ноги босые.

Из квартир нас забирали на кухню чистить картошку – кухня была напротив больницы. Один день одна группа пойдет чистить, в другой день – другая. Чем питались? Щавель собирали, его варили и нас им же кормили. Сколько раз кормили, не помню. Наверное, раза два в день. Бульон какой-то варили, борщ. Все было «нисчимное», да такое редкое, одна вода. Картошку ели.

Детей в лагере было много. Когда «вытянут» кровь – брали раза четыре и помногу, – ребенок становится белым как бумага. Детей садили вокруг больницы, а немцы стоят смотрят. Когда солнце припекало, ребенок валится к стенке, а немец приходит, схватит за руку или рубашку и тянет его. За больницей была большая канава, ребенка бросали туда. Канаву, говорили, почти всю забросали. Может 900 или сколько. Детей бросали живых еще, они там умирали.

Брали кровь не за один день. Вот сначала возьмут, потом не берут, не берут, не берут, а потом опять, намечали день. И в этот день нас уже подкормят немного. Кишки варили с коровы, с кабана. У нас брали три раза. А в четвертый собирались брать в пятницу, но в четверг налетели русские самолеты. Нам сказали, что нужно куда-то удирать, так как будут бомбить деревню. Первая бомба упала на больницу. Она загорелась, а мы побежали к болоту.

А перед освобождением мы собирали большие камни и бросали в колодцы. Это делалось, наверное, для того чтобы русским не было воды. Сестра не могла поднять камень, я хотела помочь ей, а мне немец как дал, так я упала на тот камень, и кровь потекла. Я испугалась, и сестра испугалась. У меня был красный платок на голове, и я его так держала, чтобы не видели, что у меня кровь течет. Боялась, что добьют или выстрелят.

По болоту бегали, пока самолеты бросали снаряды. Наутро кто-то сказал, что уже можно идти в Скобровку, деревню освободили. Пошли гуськом все: и мальчики, и девочки. Пришли, а в деревне и правда были русские. Расспрашивали, как попали сюда, дали нам кашу в консервных банках. Мы поели, собрались и пошли. Пошли пешком, потом нам дали вертолет, чтобы он показывал дорогу на Бобруйск. Он над нами все время кружил. Много детей было, долго шли.

В Бобруйске увидели, как немцев вели колоннами. Это были пленные немцы. Мы пошли по городу просить еду, но никто не давал. У младшей сестры было с собою одеяло в клеточку, она в одной хате отдала его женщине, а та дала внутреннее сало. Мы его разделили и по кусочку съели.

Какая-то грузовая машина подвезла нас немножко до деревни возле Бобруйска. Опять пошли пешком. Сначала лесом, потом через речку. Так и дошли домой. Из самого из Бобруйска, хотя малые были.

Мать жива была, болела, у нее был тиф. Маленький брат бегал около ее кровати. Мы вернулись вдвоем с сестрой, а старшая приехала в деревню позже нас. Я ходила в Муляровку встречать ее. Она была в концлагере в Германии. Рассказывала, что ей очень тяжело было там, издевались сильно. Она и умерла рано, в пятьдесят два года, кажется. А отец вернулся из плена и с нами был...